Иезуитский крест Великого Петра
Шрифт:
Она в те минуты жила прошлым.
А в зале толпились придворные. Лакеи зажигали свечи в хрустальных люстрах. Сверкало золото, и зеркала утраивали это сверкание.
И каждый из собравшихся чувствовал: прошлое отошло.
Старая лиса Остерман, едва Анна Леопольдовна вернулась в залу, крутился подле. Он был любезен до приторности. Он ловил момент. Ненавистный Миних серьезно болел, и Остерман, дабы скорее свергнуть его, копал под него каждый день, не ленясь, приезжая ко двору. Принц Антон-Ульрих был на его стороне, сетуя на то, что первый министр пишет к нему не так, как подчиненные должны писать начальникам, и докладывает только о ничтожных фактах. Остерман внушал правительнице, что Миних несведущ в делах
Чрез Линара пришлет Остерману король польский свой портрет с бриллиантами. Остерман знал цену драгоценностям и деньгам и недаром водил тесную дружбу с купцами Вульфом и Шифнером, через которых переваживал деньги в другие государства на вексели, «смотря в том прибыли по курсам».)
Его, прошедшего огонь, воды и медные трубы, весьма устраивали слова Анны Леопольдовны, не однажды жалующейся на трудности исполнения государственных дел: «Как бы я желала, чтобы сын мой вырос поскорее и начал сам управлять делами!»
— Как я понимаю вас! — в таких случаях восклицал Остерман.
Чрез его посредство герцог Антон-Ульрих указывал па возраставшую популярность Елизаветы Петровны, на то, что преображенцы, которые арестовали Бирона, становятся ее друзьями, а не Анны Леопольдовны.
Вторила ему и Юлиана Менгден, ненавидевшая цесаревну. Зная, что Елизавета Петровна не оставалась у правительницы долее семи часов вечера, Юлиана нарочно переводила все дворцовые часы, которые, в присутствии ее высочества, и били целым часом ранее настоящего времени. Елизавета это заметила.
И в нынешний вечер, заметив цесаревну, Юлиана сделала недовольный вид и, подойдя к Анне Леопольдовне, шепнула:
— Линар на днях будет в Петербурге.
Смятение выразилось на лице правительницы.
— Когда? — растерянным голосом спросила она.
— Дня через три. Так Остерман сказывал.
Юлиана безотрывно следила за выражением лица подруги. Ей показалась, что та едва тихо прошептала: «Боже, о Боже!»
Граф Линар, сразу же после приезда и официального представления правительнице, «был приглашен ею на дипломатическую конференцию, которая, по важности вопроса, должна была происходить только между ними без присутствия третьих лиц».
— Рады ли вы нашей встрече? — спросил Линар.
Анна Леопольдовна ответила не сразу. Она казалась равнодушной. Несколько раз окинула Линара рассеянным взором и все не решалась ответить.
— Вы молчите. А я… Я должен, не могу не сказать вам, что все эти годы жил воспоминанием о прошлом… о вас, наших встречах. Это едва ли не единственное, что давало мне силу. Надо ли говорить, сколько мыслей и чувств разбужено было, едва я оказался в России. Как подгонял время, чтобы скорей оказаться в Петербурге, близ вас.
— Где же вы были все эти годы? — тихо спросила она.
Он попробовал было коснуться ее руки, но она убрала ее.
— Где я был?.. Боже мой, искал душевного спокойствия, бежал от общества и не находил его. Я много думал о своем прошлом, о тех счастливых днях, которые испытал здесь, шесть лет назад.
Легкое недовольство мелькнуло на лице правительницы.
— Ах да, понимаю… время переменило… изменило многое. Готов просить извинения за невольно вырвавшиеся чувства. — Линар замолчал, действительно или наигранно выдерживая паузу. — Вы — правительница огромного государства. От воли вашей зависят судьбы ваших подчиненных.
— Не вспоминайте о прошлом, — несколько строго произнесла Анна Леопольдовна.
— Вы этого хотите?
Вздохнув и крепко сжав губы, Анна Леопольдовна поднялась с кресла, давая понять, что аудиенция кончена.
Линар резко загородил ей дорогу и, как в прежние годы, хотел было обнять ее, прижать к себе. Но прежней Анны, влюбленными глазами смотрящей на него, не увидел. На него смотрела гордая, строгая женщина.
— Прошу вас, прошу лишь об одном. Выслушайте, и мы расстанемся. Я ни разу не заговорю о былом. Но я должен, должен исповедаться перед вами. Я понимаю, вы замужем, у вас ребенок, у вас иная жизнь. Но у меня… Я живу своим прошлым. У меня перед глазами та дивная, доверчивая девушка, которая чистотой своего сердца, теплом своим пробудила во мне самые светлые чувства и которая стала для меня самым дорогим существом на свете. Помните, помните, вы плакали на могиле вашей матушки. Плакал и я. Я не знал ее, но я благодарил Бога за то, что она жила на этом свете, что родила вас. Я и теперь с теплотой вспоминаю ее святое имя. Ничего не воротить, не изменить, но относиться свято к прошлому запретить невозможно, — он внимательно посмотрел ей в глаза.
— Я изменилась? — неожиданно спросила она.
— Нет, нет. Вы так же красивы и так же добры. Я не верю в перемены характеров. — Линар замолчал.
Неожиданно, не говоря ни слова, Анна Леопольдовна возвратилась к креслу и жестом пригласила Линара присесть рядом.
— А я много думала, что изменилась последние годы, — призналась она и задумчиво посмотрела мимо Линара. Лукавить она не могла, этот человек оставался ей дорог. Но, робкая от природы, она смущена была тем оборотом, какой так неожиданно принял начатый с ним разговор. Интуиция подсказывала ей, слова его искренни, но сдержанностью своею она показывала ему, что он в объяснениях при первой встрече заходит слишком далеко. Но чувство признательности обязывало ее быть более сердечной к нему и, кроме того, слова, произносимые им, голос его пробуждали кажущиеся уснувшими чувства. Легкое волнение испытывала она, вглядываясь в его лицо и узнавая дорогие черты. — Вы ошиблись бы, полагая, что величие и слава могли изменить меня… Действительно, мне удалось сделать то, чего от меня вовсе не ожидали, и этим я показала, как обманывались те, которые считали меня способной на то только, чтобы продолжать потомство светлейшего брауншвейгского дома…
— Ваш супруг… — начал было Линар.
Но она довольно резко оборвала его.
— Не будем говорить об этом. Вы прекрасно осведомлены о положении дел, и я помню, как вы отзывались о моем супруге в письме к Бирону, всячески компрометируя его, дабы расстроить наш брак. Не надо, — более тихо добавила она. — Скажу вам одно, теперь я более свободна, чем прежде.
Оба помолчали.
Она вдруг улыбнулась и спросила заинтересованно:
— Все же, где вы были эти годы?
— В Италии, на родине моих предков. Признаюсь, горжусь, что во мне течет итальянская кровь.
— А мне трудно сказать, кто я… По матери — русская, а по отцу…
— Благословение Божие видно в крови и фамилии вашей. Род ваш идет от королей Вандальских, от которых происходил Прибыслав второй, последний король Вандальский, но первый принц верою Христовою просиявший. По отцу вы — славянка.
Анна Леопольдовна удивленно посмотрела на него, но промолчала.
— Да, да… — продолжал Линар. — Немцы разрушили государство ваших предков, затоптали его, оставив небольшое Мекленбургское княжество. И я тешу себя надеждой, — приняв шутливый тон, добавил он, — как представитель польского короля, что нынешняя правительница России, славянка от рождения, будет более склонна принять сторону Польши, нежели Пруссии.