Иггинс и К°
Шрифт:
– Я не приду.
Он окинул меня ироническим взглядом.
– Придешь.
2. Преступление
Два дня спустя я проходил мимо редакции газеты «Время». Собралась уже довольно значительная толпа. Люди смотрели на появившегося в окне первого этажа рослого парня в синем пиджаке. Окунув кисть в ведерко с белой жидкостью, он писал на стекле последние новости.
У парня был очень важный вид, какой он всегда напускал на себя, когда ему предстояло написать особо сенсационное
«Сенатор Эсташ Пуаврье…»
Слез с табуретки, взял тряпку, встал снова на табуретку и тщательно стер все, что написал. Толпа заворчала.
– Послушай-ка, старина, ты что, писать разучился? – крикнул какой-то мальчишка.
Парень продолжал тереть стекло тряпкой. Затем взял кисть и стал медленно выводить: «Сенатор Эсташ Пуаврье…»
– Дальше! – закричал мальчишка.
Парень, делая вид, что не слышит, тщательно округлял хвостики у букв, поправил букву «П», обмакнул кисть и продолжал:
«…был найден мертвым с перерезанным горлом…»
Снова остановился, наклонил голову, окинул взглядом свое произведение, опять подправил какую-то букву. Толпа не протестовала. Убит! Пуаврье убит! Все знали, что Пуаврье – бывший министр иностранных дел, сенатор от департамента Сены, член Академии моральных и политических наук. Кто убил его? Политическое убийство? Убийство на личной почве?
Парень продолжал писать:
«…в своей вилле „Виши“ в Рэнси. У его дочери, мадам де Шан, прострелена голова. Предполагается двойное самоубийство»…
Двойное самоубийство! Толпа зароптала. Еще одно дело постараются замять, потому что убитый занимал слишком видное положение. Легко сказать: самоубийство! Но какого черта сенатору Пуаврье кончать жизнь самоубийством?
«…В холле найден оглушенный слуга. Его состояние не внушает опасений. Мадам де Шан еще дышит».
Толпа пришла в неописуемое возбуждение. Быть может, полиции не удалось бы разогнать зевак, но внезапно отворились двери типографии и на улицу устремилась целая армия орущих газетчиков:
– «Время!» Драма в Рэнси! Последние известия! «Время!»
В мгновение ока газеты раскупили, а я, завернув в арку соседнего дома, торопливо пробежал глазами короткую заметку. Перевернув страницу, я увидел объявление: «Иггинс и K°» выяснит, в чем дело. Иггинс видел труп неизвестного».
Я помчался домой. Меня ожидала телеграмма от Поля Дальтона: «Приезжай. Дело Пуаврье. Дальтон».
3. Три пули
Поль Дальтон жил на улице Асса. Такси довезло меня до него за двадцать минут. Был час, когда улицы запружены, точно победоносной армией, и целые батальоны их сталкиваются и мешают друг другу. Шофер поминутно резко останавливался, и каждый раз я выглядывал, желая узнать, в чем дело. И каждый раз видел человека, клеящего афиши, огромные красные афиши с белыми буквами:
«Иггинс и K°» выяснит, в чем дело. «Иггинс
Они были всюду: на строящемся доме, на решетке сада, на стенах казарм, на фонарных столбах. Прохожие останавливались, смотрели и удивлялись. Многие уже читали экстренный выпуск газеты и заметили загадочное объявление. Пуаврье был убит, и вот «Иггинс и K°» – никто не Знал, кто это, – обещает сказать, почему.
Даже мой шофер проворчал, когда я вышел из такси у дома Поля Дальтона:
– Кто расклеивает все эти афиши? Что это значит?
Я не знал. Тогда шофер сообщил мне, что полиция должна была бы запретить подобное. Но я уже звонил у двери.
Слуга, открывший мне, окинул меня быстрым взглядом. Он был причесан, как полагается слуге, одет, как полагается слуге, но умное лицо и проницательные серые глаза выдавали в нем человека гордого и независимого.
– Господин Валлорб? Входите. Вас ждут. Поль Дальтон, сидя в кресле, курил сигару.
– Кто этот слуга? – спросил я, поздоровавшись. – Он знает меня, хотя никогда не видел.
– Кто? Казимир? Тсс… Он подслушивает у дверей. Он всегда подслушивает. Совершенно неважно, кто он и почему знает твое имя. Ты-то явился сюда в качестве друга или…
– Второе.
– Хорошо. Садись и возьми сигару. Откуда ты?
– С бульвара.
– Читал «Время»?
– Да.
– Хорошо. В таком случае ты не знаешь ничего, кроме того, что убиты сенатор и неизвестный и что дочь сенатора умирает.
– Неизвестный? Но ведь в холле найден слуга?
– Репортеры еще не знают всех подробностей об этом таинственном преступлении.
– Таинственном? Но полиция расспросит слугу, и он…
– Ничего не скажет, потому что ничего не знает. Но сперва я поделюсь с тобой имеющимися у меня сведениями.
– Сведениями?
– Не перебивай. Да, у меня есть сведения, которыми полиция не располагает. Знаешь, когда заболевает постоялец какой-нибудь гостиницы, отправляются за врачом. Идет обычно швейцар. У него есть знакомые врачи, с которых он получает за вызов тридцать процентов гонорара. Так вот, у нас такая же система. Во всем Париже нет ни одного слуги, ни одного швейцара, ни одного чистильщика обуви, который не знал бы, что получит сто франков, если сообщит нам о преступлении прежде, чем о нем узнает полиция. Теперь тебе понятно, каким образом один из наших людей оказался в «Виши» за четверть часа до полиции?
В ответ на самодовольную ухмылку Поля я промолчал.
– Он ни к чему не прикоснулся, ничего не забрал, но достаточно не быть слепым, чтобы увидеть неподалеку от тела сенатора труп неизвестного. Сообщение агента и дало нам возможность поместить в газете то самое объявление. Вот…
Дальтон открыл ящик, достал несколько листов бумаги и прочитал:
«Согласно приказанию, я отправился на виллу. В ней три этажа. На первом, где произошла трагедия, из холла ведут двери: на кухню, в столовую и кабинет.