Игла
Шрифт:
Действительно, прошло некоторое время, прежде чем он сумел поговорить с Охотником. Когда Боб вернулся в свою комнату, его сосед уже был там, и его присутствие помешало разговаривать не только вечером, но и ночью: Боб совсем не хотел разбудить товарища. Да и ответы Охотника он не мог видеть в темноте.
Следующий день был понедельник, начались уроки, и до самого вечера он не мог остаться один. Наконец, чуть не в отчаянии, после ужина он взял несколько книг и отправился на поиски пустого класса.
Здесь, говоря вполголоса, чтобы не привлекать внимания проходящих по коридору,
– Нужно что-то придумать, – сказал он. – Ты можешь говорить со мной, когда я ничем не занят, но я не могу тебе ответить, если кто-нибудь рядом. Решат, что я спятил. У меня еще вчера появилась идея, но я все не мог тебе рассказать.
– Ну, это не так трудно, – ответил Охотник. – Если ты будешь говорить неслышным шепотом – если хочешь, можешь даже не разжимать губ – я думаю, что легко научусь интерпретировать движения твоих голосовых связок и языка. Мне следовало подумать об этом раньше. Но я не придавал значения необходимости сохранять тайну. Я начну практиковаться немедленно. Я знаю, что у вас есть люди, способные по движениям губ понимать говорящего. В твоем же распоряжении не только губы. А что за идея?
– Я не вижу возможности возвращения на остров, кроме симуляции болезни. Сам я не смогу обмануть врача, но ты ведь можешь представить любые симптомы. Ну, как?
Охотник ответил не сразу.
– Конечно, это возможно, но есть возражения. Ты, конечно, не можешь осознать, насколько глубоко в наше сознание вошла мысль о невозможности причинить вред хозяину. В крайнем случае, я мог бы принять твой план в качестве последнего шага. Но в данном случае я не знаю, не причиню ли серьезного вреда твоему здоровью. Понятно?
– Ты живешь в моем теле пять месяцев. Мне казалось, что ты хорошо меня знаешь, – возразил Боб.
– Я знаю строение твоего организма, но не пределы его выносливости. Ты представляешь для меня совершенно новый вид. У меня наблюдения только над одним индивидуумом. Я не знаю, сколько проживут определенные клетки без пищи или кислорода, какова предельная концентрация кислот усталости в твоей крови, какое вмешательство способны выдержать твои кровеносная и пищеварительная системы. Все это я не могу проверить без риска повредить тебе или даже убить. Вероятно, кое-что я мог бы сделать в смысле твоего предложения, но мне это не нравится. И вообще, откуда ты знаешь, что в случае болезни тебя отправят домой? Разве тебя не положат в больницу здесь?
Вопрос этот заставил Боба замолчать на несколько секунд. Такая возможность не приходила ему в голову.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Нужно найти что-то такое, что требует лечения отдыхом.
Лицо его скривилось от отвращения при такой мысли.
– Ты, наверное, сможешь изобразить нервный срыв.
Охотник признавал такую возможность, но по-прежнему не хотел вмешиваться в жизненные процессы организма хозяина. Он сказал, что подумает, и посоветовал мальчику сделать то же самое – придумать что-нибудь еще.
Роберт согласился, хотя чувствовал, что шансы на успех невелики. Охотник также не испытывал оптимизма. Как ни плохо знал он человеческую
Поэтому в последующие дни они добились лишь прогресса в связи. Как ожидал и надеялся Охотник, он быстро научился понимать движения голосовых связок и языка мальчика, даже когда тот не разжимал губ и говорил шепотом, слышным лишь ему самому. Отвечать было легко, если занятие Боба позволяло ему устойчиво смотреть на какую-нибудь ровную поверхность. Начали также образовываться взаимопонятные сокращения, в результате обмен мыслями заметно ускорился. Но новых идей об отъезде из школы не появилось.
Посторонний наблюдатель, знакомый не только с проблемами Боба и Охотника, но также и с администрацией школы, немало позабавился бы.
С одной стороны Охотник и его хозяин старались найти предлог для отъезда, с другой – директор и его помощники многословно рассуждали о причине неожиданной невнимательности и апатичности мальчика, так отличавшегося от его прежнего поведения, много раз говорилось, что неплохо бы на время вернуть мальчика родителям.
Одно присутствие Охотника, точнее, знание Боба о нем, привело к созданию желаемых условий. Конечно, Охотник не причинял мальчику физического вреда, но Боб слишком много думал над новыми проблемами.
К тому же несколько раз заметили, как он говорил сам с собой. Все это тревожило тех, кто отвечал за его здоровье.
Посоветовавшись с врачом, который сообщил, что мальчик абсолютно здоров. Врач снова осмотрел заживавшую руку – не пропустил ли он инфекцию, но, конечно, ничего не обнаружил. Его доклад заставил директора призадуматься. Боб без видимых причин превратился из нормального общительного мальчика в молчаливого, иногда угрюмого индивидуума, предпочитавшего одиночество. По просьбе директора врач поговорил с Бобом.
На этот раз он не узнал ничего конкретного, но у него сложилось впечатление, что Боба занимает какая-то проблема, которую он ни с кем не желает делить. Будучи врачом, он сформулировал вполне оправданное, но абсолютно неверное суждение этой проблемы и порекомендовал, чтобы мальчика на несколько месяцев вернули родителям. И все!
Директор написал мистеру Киннэйрду, объяснив ему со слов доктора ситуацию, и сообщил, что если мистер Киннэйрд не возражает, он немедленно отправит Роберта домой до следующего учебного года.
Отец Боба усомнился в теории врача.
Он хорошо знал сына, хотя и редко видел его в последние годы.
Но он согласился с предложением мистер Рейланса.
Во всяком случае, если у парня нелады в школе, какова бы ни была причина, ему лучше быть дома.
На острове есть прекрасный врач и – в этом мистер Киннэйрд несколько сомневался – хорошая школа.
Пробелы в образовании легко будет заполнить, когда выяснится причина беспокойства. Помимо всех этих причин, мистер Киннэйрд был рад возможности увидеться с сыном. Он телеграфировал свое согласие и подготовился к возвращению Боба.