Иго. Татарский роман. Книга 1
Шрифт:
– И какие исторические труды ты сейчас изучаешь, мой юный друг? – оживился эмир.
– «Таварихи Булгария» Якуб Нугмана.
– Похвально, Ханиф. Я тоже люблю историю. И, возможно, когда нибудь напишу свои воспоминания, – задумчиво произнес Барадж.
«Любопытно было бы почитать, – подумал я про себя, – что ты там напишешь, особенно про моего отца?»
– А как ты относишься к дастанам? – продолжил между тем разговор эмир. – Вот скажи ка мне, Ханифжан, кому принадлежат эти печальные строки:
Богатство, власть, жена и дети,
Нужны тебе на этом свете.
На
Уйдет один, без провожатых.
Барадж, как выяснилось, владел многими языками, кроме родного тюрки, арабского и фарси, он понимал еще и по-альмански (германски), поскольку мать его была мадьяркой и жила раньше в Алмании. Эмир читал стихи на фарси, я с трудом улавливал лишь отдельные слова «старость», «бедность», «богатство»… Я честно признался, что пока еще не так хорошо изучил персидский, как арабский.
– Стыдно, юноша, воспитаннику Дарь аль-улюма такого не знать! Это же гянджийский бек Низами, украсивший сад поэзии прекрасными цветами своих дастанов, – вдруг перешел на пышный витиеватый слог персидских стихотворцев эмир.
– Действительно, как же это я не почувствовал чарующее дыхание автора боговдохновенного дастана «Лейли и Межднун»! – в тон Бараджу, немного деланно и игриво, воскликнул я (впрочем эмир никакой иронии не уловил, или сделал вид, что не уловил).
Запинаясь и вспоминая на ходу персидские слова, я прочитал короткий отрывок из этой поэмы:
Поверь, что не виновен я нисколько
Ни в участи своей, ни в жизни горькой.
Не приведут усилья ни к чему.
Я сам себя швырнул навеки в тьму.
Барадж задумался, а потом продолжил декламацию:
Не плачь, когда быть одиноким больно.
А я – никто. Я близко – и довольно.
Не плачь, что в одиночестве убог.
Запомни: одиноким близок Бог.
Похоже, мой начитанный собеседник захмелел, – беседуя со мной, он не забывал время от времени прикладываться к большой, инкрустированной алмазами серебряной чаше, до краев наполненной молочной водкой. Признаюсь я тоже немного расслабился, словно разговаривал не с грозным эмиром, а со своим ровней, шакирдом из академии. То ли кумыс на меня так подействовал, то ли вкрадчиво-ласковые речи Бараджа. Держался он по-свойски, можно сказать, по-родственному. И как то запросто, доверительно, по-мужски поделился подробностями своего давнего посещения Гянджы – родины знаменитого азербайджанского поэта.
– Я тогда был чуть постарше тебя и напросился в эту поездку у отца. Дело в том, что гянджийскому беку Низами, дастанами которого я в ту пору зачитывался, подарили красавицу рабыню. Кстати, рабынями приторговывал отец Кул Гали – богатый булгарский купец. В Гянджу красавица попала не сразу, сначала она досталась одному вайнахскому беку, а он уже уступил ее Низами Гянджави…
Я не буду занимать внимание читателя юношескими воспоминания эмира Бараджа и опущу эту часть. По правде говоря, я хорошо их и не помню. Ведь сейчас, когда я пишу эти строки и нанизываю на четки своего повествования бусинки событий, извлекаемые из запыленных сундуков своей уставшей памяти, я давно уже разменял десятый десяток и приближаюсь к вековому рубежу. События, которые я здесь описываю, происходили более 70 лет назад, в 711
…Вернемся к нашему разговору с эмиром Бараджем. Постепенно я стал понимать, для чего он его затеял. Через меня эмир добирался до друга моего отца – Кул Гали, жившего после падения Биляра и неудавшегося переворота уединенной жизнью в Алабуге.
Когда Кул Гали провозгласили правителем страны с сохранением титула сеида, он, не покидая Алабуги, объявил Татарам газават – священную войну и подготовил по этому поводу специальный фирман. И если бы не вмешательство эмира Бараджа, Татары непременно бы расправились с мятежным сеидом.
Барадж спасал Кул Гали дважды. Первый раз – во время осады Татарами Биляра, в обороне которого участвовал и сеид. Завидев в толпе пленных Кул Гали, эмир Барадж закричал: «Его нельзя казнить, он верховный сеид всех булгар. Если вы его убьете, то вас постигнет страшная кара!» И присутствовавшие при этом Батый хан, и багатуры Сабату и Менке, и внук великого кагана Угедея – Гаюк (ставший впоследствии сам правителем державы Татар) – все они в суеверном ужасе отшатнулись. Кул Гали спасся, но его внук и жена Салия бикэ (моя мачеха) погибли…
Похоже, зная о близких отношениях наших домов, Барадж хотел через меня установить контакт с опальным, но все еще влиятельным сеидом. Отсюда и его интерес к поэзии, – эмиру как то плавно и естественно нужно было перейти к интересующей его теме. Когда эмир спросил, нравится ли мне дастан Кул Гали «Кыссаи Йусуф», я сказал, что нет. Я объяснил свое неприятие тем, что в поэме много богословских сюжетов, в которых я плохо разбираюсь (тогда я действительно плохо в них разбирался), и они кажутся мне скучными. Зато я высоко отозвался о произведении «Шан кызы дастаны» Микаэля Башту, пусть несколько фантастическом, но подробно рассказывающем о древней истории тюркских и булгарских племен.
Эмир Барадж опять задумался, но от намеченного плана отходить не стал. Он моментально отрезвел, а может, и не пьянел вовсе, а только притворялся.
– Первое, сынок, о чем я тебе хочу сказать, – твердо и проникновенно произнес Барадж, – я не убивал твоего отца. Запомни это, я говорю сущую правду, клянусь Тенгри!
– А кто его убил? Он ведь умер не своей смертью. Его убили?
– Я не могу тебе сказать… Я сам еще до конца не уверен… Возможно, когда нибудь ты сам во всем разберешься (забегая вперед, должен сказать, что разобраться в этой темной истории с гибелью моего отца мне так и не удалось, хотя я и предпринимал для этого огромные усилия).
После этого Барадж горячо и быстро начал объяснять, зачем он позвал меня к себе. Эмир хотел поручить мне одну очень важную, государственного значения, как он выразился, миссию, от успеха которой зависит, возможно, будущее страны. Эмир говорил долго и страстно, словно выдавливая из себя накопившуюся боль, временами мне казалось, что он даже не замечает меня, ему просто нужно было выговориться. Я уже не помню в деталях – столько лет прошло! – все то, о чем говорил Барадж, но основные моменты его пламенной речи постараюсь воспроизвести.