Иголка в стоге сена

Артемьева Галина Марковна

Да и спросить за случай на охоте не спросят. Он просто стреляет на звук. На шум, который производят живые существа – звери – в глухом лесу. А люди? Откуда тут людям взяться? Людей здесь быть не должно. Только дичь и охотник. Охотники и дичь.

Он – защитник, если других не нашлось. Он мыслит масштабно, за тех, кто бессилен.

Вот только и может отдохнуть, пока охотничий сезон не начался.

Воскресенье

Каждое воскресенье начинается одинаково: они едут в церковь. Мама повязывает платочек, папа надевает костюм с галстуком. Никто ничего не ест и не пьет. Федя тоже не ест, хотя ему можно, как всем маленьким. Ему четыре года. Все считают его малышом. В записках «О здравии» мама просит молиться о Николае (папе), Елизавете (маме) и младенце Фёдоре. Какой же он

младенец, если может читать? Он и сам записку напишет, если ему велят, только быстро не сможет. Но папа говорит, что до семи лет – младенец. Из-за этого Фёдор чувствует себя самозванцем, притворяльщиком. Он боится, что все поймут, какой он взрослый на самом деле, и старается говорить, как совсем маленький. В церкви он всегда начинает картавить, пришепетывать и сюсюкать, чтоб соответствовать званию младенца. Родители не понимают, почему ребенок так меняется у порога храма. Отец велит перестать, а мама защищает, объясняет, что это малыш от волнения забывает говорить правильно.

По воскресеньям в храме народу полно. Люди стоят в длиннющей очереди сознаваться в грехах. Федя каждый раз удивляется: взрослые все знают, как жить правильно, но все равно делают плохое. Даже папа и мама каждое воскресенье говорят батюшке о том, что сделали не так, хотя они – лучшие люди на всем свете.

Федя рад, что его о грехах еще не спрашивают: стыдно. Много чего вспоминается. Как ни старайся, а что-нибудь да выйдет не так. Вчера он сыпал Светке песок в глаза, потому что она обзывалась. Кричала, что он – муха. Он терпел, крепился, думал, может, заплакать, тогда грех будет на ней, ее заругают, что лезет. Но тут она плюнулась и закричала, что теперь он – муха навозная. Он слово «навозная» слышал в первый раз, но понял, что оскорбление это смертельное. И не стерпел. Папа говорит, что его главная проблема – выдержка. Самое нужное мужчине качество. Мужчина не впадает в ярость, как дикарь, а терпеливо сносит удары судьбы.

В церкви Феде иногда скучно, иногда весело. Скучно, когда после слов «Святаго Евангелиа чтение» надо стоять смирно и не шевелиться, а ничего не понятно. Весело, когда можно петь. Федя все слова знает, он поет с хором: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе». Самые его любимые песни «Верую» и «Отче наш». Весь храм их поет. Выходит диакон, взмахнет руками – Федя к этому моменту уже перед ним и поднимает руки, как взрослый:

«Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым».

Федин голос – самый звонкий и чистый, и поет он лучше всех. Бабушки умиляются: «Ангельчик благодатный», молодежь улыбается: «Вот так мальчик-с-пальчик, всех перекрыл».

Федя ничего не видит – он поет ртом, горлом, руками, ногами, телом, сердцем. Кажется, сейчас оттолкнется ножкой от пола и – воспарит.

После пения папа всегда берет Федю на руки, чтоб он немного успокоился, пришел в себя. Федя отдыхает и слушает, как бабушки между собой шепчутся: «Подкидышек… найденышек…»

– Пап! Где подкидышек, где найденышек, бабушки про кого говорят? – спрашивает совсем неслышно Федя.

Он очень жалеет подкидышей и сироток. Он боится за них, как бы они не умерли без папы-мамы. Дрожит мелкой дрожью, зуб на зуб не попадает. Папа велел маме вообще на эту тему не читать: ребенка травмировать ни к чему. Но Федя уже все равно знает про них и часто думает.

– Где подкидышек, пап? – спрашивает мальчик и жмется к отцу.

– Да это бабушки просто так. Сказки друг другу рассказывают.

– А разве можно в храме разговаривать?

– Вот именно. Давай лучше молиться, сынок.

Причащается Федя всегда с закрытыми глазами: боится, что батюшка по глазам прочитает все его недостоинства и не разрешит. Родители думают, что он устал и засыпает. Пусть думают. Лишь бы ни о чем не догадались. Он не любит их огорчать.

Потом они целуют крест, и батюшка, улыбаясь, говорит, что вот какой регент подрастает. Значит, не сердится на него.

После храма на душе легко. Они быстро едут домой и обедают. Потом папа ложится отдохнуть – единственный день, когда он днем вздремнуть может, а Федя наоборот – единственный день, когда днем разрешается ему не спать. Сегодня они идут с мамой в зоопарк. У ворот зоопарка их уже ждет мамина подруга, тетя Тамара, со своим сыном Генкой. Мама и тетя Тамара уверены, что раз они подруги, то Федя и Генка должны между собой дружить. Но у них не получается. Генка незаметно показывает Феде кулак и высовывает

язык чуть ли не до пупа, как собака, когда ей жарко. Федя ловко складывает две фиги в одном кулаке – пальцы у него гибкие, попробуй-попробуй, Генка, не получится все равно. Генка начинает тренироваться, даже на зверей не глядит, все крючит, крючит свои короткие пальцы. Федя в это время смотрит на слонов. Слоны зачем-то набирают песок с земли в хобот, а потом выдувают, что набрали, себе на головы. Зачем они это делают? Может, моются так? Понарошку? Играют так между собой? Федя бы тоже с ними поиграл, но к слонам не пускают, нельзя. Потом они идут навестить обезьян. Там всегда веселье. Маленькие носятся друг за другом, за хвосты цепляются, дерутся, матери их разнимают, а после ласкает каждая своего, в шерстке что-то выискивает длинными пальчиками, дует, вылизывает. Генка, оставивший безуспешные попытки сложить двойную фигу, оживляется: «Мам! Вон тот обезьян на Федьку похож!» Тетя Тамара тут же влепляет сыну затрещину. Мама делает отсутствующий вид, ведет Федю к лотку с мороженым: «На, тебе и Гене, поди дай ему». Федя безропотно несет. Он знает, роптать нельзя: «Христос терпел и нам велел». Тем более Генка свое получил, у него же должно быть тоже воскресенье. Пока едят мороженое, наступает покой. Тетя Тамара тихонько жужжит – рассказывает маме свои новости: «Я уже не выдерживаю… Он же, жучара рогатый… Что же ты, говорю…» Хорошо, что папа женился на маме, а не на тете Тамаре. Мама спокойная, своя, а тетя Тамара булькает, как вода, когда делается кипятком. А то был бы он Генкой. Языки бы всем показывал. Фиги не умел бы сложить. Злился бы непонятно на что. Он берет маму за руку, чтоб помнила, чей он, не перепутала.

Мама радуется:

– Тома, посмотри, здесь на пони можно покататься! Помнишь, как мы с тобой укатывались? Все денежки наши на это уходили!

– Ну, это мы постарше наших-то были! В школу уже ходили, а лучше пони зверя не было.

Феде тоже нравятся маленькие лохматые лошадки.

– Поедете на пони?

Оба дружно кивают: «Поедем! Конечно, поедем!»

Федя не очень рад разлучаться с мамой, но больших пони не возят – тяжело им. А вдруг сядешь в повозочку, а пони окажется волшебный, злой волшебницей заколдованный, и ускачет он в далекие-далекие края. Сам потом вернется по-волшебному, а Феде придется одному жить. Мама и папа погорюют-погорюют – и забудут. Появится у них другой мальчик, Федей назовут, будут его в зоопарк водить. А потом однажды захочет тот, подставной, Федя покататься на пони, сядет…

Федя понимает, что зря он так радовался, когда сказали на пони кататься. Что-то не то они затеяли. Смеются! И не страшно им!

Он тихонько дергает маму за рукав. Та наклоняется. Федя шепчет: «А пони не увезут нас насовсем?» Мама понимает, что сыну не до шуток. Она отвечает совершенно серьезно и так, чтоб никто, кроме Феди, не услышал:

– Нет, они только по кругу катают. И у зоопарка высоченные решетки, им никак не перепрыгнуть.

– А по-волшебному?

– По-волшебному им нужен ковер-самолет. Тогда бы в тележке лежал свернутый ковер-самолет на всякий случай. А тут нет. Только детки сидят. Думаешь, их мамы так бы просто их отпустили, если б хоть малейшая опасность была?

Федя немного успокаивается, но легкая тревога все же прячется под сердцем.

Подходит их очередь. Федю сажают в переднюю повозочку, в самый конец. Для Генки места не остается. Зато он первый в тележке у другого пони.

– Я тебя обгоню! – кричит ему Федя.

Генке крыть совсем нечем, он опять вываливает язык на подбородок.

– Муха навозная залетит! – радуется Федя возможности использовать новое убийственное выражение.

Генка немедленно закрывает рот. Вот как действует сильное слово!

Пони осторожно трогается с места. Все оставшиеся в безопасности мамы весело машут отъезжающим. Федя сначала тоже машет, прощается с мамой. Вот ее совсем не видно. Он один. Как будто колдовство все-таки совершилось. В носу делается горько и щекотно. Но Генка сзади видит все, значит, надо крепиться до последнего, когда все поймут, что мамы исчезли навсегда. Тогда уж вместе со всеми можно будет и поплакать.

И вдруг! Вдруг Федя понимает, что не это самое страшное! Ужас в том, что за ним гонится задний пони! Лицо у него недоброе, он все время поднимает губы, зубы свои показывает. А зубы огромные. И гонится он за первой повозкой очень быстро. Чтоб укусить его, Федю. А кого же еще кусать, если Федя сидит ближе всех к нему?