Игра Бродяг

Литтмегалина

Девочка не походила на сестру. Она замечала больше: то, что трава зеленая и уже долго такая, а сестра, прямо как брат ранее, все бледнее и бледнее — и сама девочка, наверное, тоже. Но лучше пусть трава бледнеет и гибнет, а она остается жить.

Однако трава не осталась зеленой — в тот день, когда сестра умерла, трава на большом поле стала черной. Мать и отец плакали. Мать проклинала всадников с факелами, от которых они прятались в доме и боялись, что дом сожгут; отец молчал, накрыв голову руками. Девочка догадалась, что смерть сестры напрямую связана с всадниками, но что именно произошло, ей никто не объяснил.

Когда все притихло, и всадники с факелами ускакали, девочка пошла на выжженное поле и нашла на нем мышиное

гнездо. Прежде гнездо держалось на колоске, но тот подломился, сгорая, и гнездо упало на землю. Оно было очень легкое, искусно сплетенное из травинок, походило на шарик. С одного бока шарик был подпорчен — его лизнул огонь. Разделив травинки, девочка отыскала внутри гнезда бездыханного, увядшего мышонка — крошечного, меньше ее мизинца. Она задумалась о том, где же мать мышонка. Пыталась ли мама-мышка прорваться к нему сквозь пылающую траву или же наоборот — удирала прочь, спасая себя? Второе показалось девочке более вероятным. Впрочем, она не сомневалась, что мышь в любом случае погибла от огня или дыма, как и ее мышонок. Ей не было жаль ни мыши, ни мышонка. Она разрыла пальцами землю, серую от пепла, словно седую, положила в маленькую ямку мышонка и накрыла его землей. Нарвала черных стеблей и накрыла ими крошечный холмик. На расстоянии десяти шагов она уже не смогла отыскать холмик взглядом. Но и сама она была не больше мышонка среди обожженной травы.

Она вернулась в дом и думала, сидя на полу в углу. Все время одно и то же: «Мышонок под землей. Мышонок под землей».

В ее сумеречной голове больше ничего не помещалось.

***

С тех пор, как это все началось, отец почти перестал появляться дома, блуждая где-то в попытке раздобыть еды или денег и отогнать слово «смерть», дымными завитками зависшее над их крышей. Поначалу его отсутствие ощущалось как зияющая брешь в жизни девочки, но постепенно она привыкла к одиночеству. Девочка не была нужна никому, и никто не был нужен ей. Она достигла бы состояния мертвого спокойствия, если б не голод, который терзал ее каждую секунду. Она попыталась есть траву, но такая еда ей совсем не подходила. Зато ей удалось отыскать сладковатые на вкус цветы. Они были мелкие, желтые, с глянцевыми лепестками. Если девочка видела такой цветок, то сразу его съедала. И вскоре в окрестностях не стало таких цветов.

Девочка никогда не забредала далеко — никто не предупреждал ее об опасностях, но о них было несложно догадаться самой. Вскоре ее маленький мирок, исхоженный вдоль и поперек, окончательно перестал вызывать интерес. Иногда девочке очень хотелось шагнуть за ту границу, что она сама себе начертила, но страх сдерживал ее, и со временем она перестала даже думать об этом. Она могла часами пинать один и тот же камень или, взобравшись на дерево, долго сидеть там, пока все тело не онемеет. Ей нравилось, что она так высоко — выше всех — и всех может видеть, но никто не может достать ее. И собаки тоже, которые всегда лаяли на нее, как будто она здесь чужая. Собак девочка боялась и не любила, поэтому всегда носила с собой камень.

Сидя на дереве, девочка частенько болтала сама с собой — разумеется, мысленно. Не стоит разговаривать с собой вслух, а то тебя начнут дразнить, прямо как того дурачка, пусть даже никто не мог и слова разобрать в его тихом невнятном бормотании. Он был старше ее, совсем взрослый, но никто не относился к нему как к взрослому. Почему-то его все ненавидели. Она часто видела, как мальчишки бросались в него камнями. Камни ударяли дурачка в голову и спину, но он только вскрикивал, не пытаясь дать сдачи. Наблюдая это, она думала: «Если бы так обращались со мной, я бы лучше умерла».

Однажды она попыталась заговорить с дурачком, но это было все равно как говорить со стенкой. Его неподвижные серые глаза просто отказывались видеть ее. Рассердившись, она пригрозила, что расскажет мальчишкам, где он прячется

от них (она это знала, потому что частенько следила за дурачком с дерева), но дурачок словно не услышал ее и только закрыл глаза. И все-таки она никому не рассказала про его убежище. Если б она могла по щелчку пальца избавить дурачка от обид, то так бы и сделала. Тем более она не стала бы причинять ему вред. В то же время нечто в дурачке пугало ее, несмотря на всю его убогость. Она не догадывалась, что ощущает сходство с ним, именно этого сходства и боится — потому что это было то, из-за чего и она могла оказаться в узком промежутке между домами, закрывая руками окровавленную голову и не смея даже выть. Собаки лаяли на него, как и на нее. Они оба были здесь чужие.

Среди деревенских собак была одна большая, рыжая, по имени Лиса, которую девочка просто ненавидела, потому что при каждой встрече с Лисой ей приходилось спасаться бегством или отбиваться камнями. В тот день Лиса атаковала ее совершенно неожиданно — выскочила из-за угла, вцепилась в ногу. Девочка закричала от боли и испуга и побежала прочь от Лисы. Догоняя, Лиса все пыталась ухватить ее за щиколотку. Девочка схватила с дороги круглый массивный камень, который вчера сама же от нечего делать припинала сюда, и бросила в собаку. Взвизгнул, Лиса отступила. Пользуясь моментом, девочка бросилась к дереву и решилась оглянуться лишь тогда, когда прикоснулась к коре.

Лиса все еще оставалась там, где была, облизывая подбитую лапу. У девочки тоже текла кровь по ноге и, чувствуя боль укуса, она злилась все больше. Вокруг дерева было достаточно камней, которые она бросала в собак ранее. Прежде чем взобраться на дерево она захватила с собой несколько штук. Лиса устремилась к ней, слегка прихрамывая, но захлебываясь слюной от ярости. Девочка уже не боялась ее, чувствуя себя в безопасности на высокой ветви. Собака залаяла, прыгая под деревом, бессильная дотянутся до нее. Оранжевые глаза собаки были совершенно бессмысленными, ничего не выражали, кроме злости. Девочка кинула в собаку первый камень, второй, и у нее остался последний. Собака не уходила — ей так хотелось растерзать ненавистного ребенка, что она готова была терпеть боль.

Даже находясь на безопасной высоте, девочка ощутила отчаянье. Остался один камень. Вдруг эта проклятая Лиса окончательно обезумела? Так и прокараулит ее всю ночь, пока, ослабевшая, она не рухнет на землю. Тут-то в нее и вонзятся желтые клыки. Значит, просто необходимо попасть. Тщательно прицелившись, девочка с силой метнула в собаку последний камень.

Камень ударил Лису по рыжей макушке, где-то между ушами, и, коротко всхлипнув, собака вдруг завалилась на правый бок. Замерев на ветке, девочка недоверчиво посмотрела вниз. Собака не поднималась. Ее лапы вытянулись. Некоторое время девочка просидела на ветке, устремив на собаку застывший, как у того дурачка, взгляд. Вот сейчас спустишься, а Лиса сразу вскочит и вцепится. Она злобная, хитрая зверюга. Но собака лежала совершенно неподвижно. Ее рыжая шерсть блестела на солнце. Не знай девочка, что Лиса — редкостно злобная тварь, то даже сочла бы ее красивой. Она всматривалась — не вздымаются ли бока, все еще не способная поверить в то, что действительно убила. Но бока не вздымались.

Девочка очень осторожно, беззвучно слезла с дерева. Осмотрев собаку поближе, она убедилась, то та мертва, отчего ей стало настолько неуютно и неприятно, что захотелось сразу же забыть о произошедшем. Плетясь домой, она припомнила, что у Лисы есть хозяин — угрюмый, вечно сердитый мужик. Его никогда не заботило, что его псина третирует детей, но теперь-то, увидев свою питомицу дохлой посреди улицы, он наверняка возмутится. Все в деревне знают, как любит девочка сидеть на этом дереве. Если убитую собаку найдут под ним, легко будет догадаться, кто это сделал. Необходимо ее спрятать. Осознав это, девочка повернула обратно. Колени у нее слегка дрожали.