Игра Эндера
Шрифт:
Валентина услышала злость в его голосе и решила, что эта злость направлена на нее.
— Думаю, меня привезли сюда именно для этого. Чтобы засосать тебя обратно.
— Я не хотел тебя видеть.
— Мне передали.
— Я боялся, что все еще люблю тебя.
— Я надеялась на то же.
— Мой страх, твое желание — они сбылись.
— Эндер, это правда. Может, мы молоды, но вовсе не бессильны. Мы довольно долго играем по их правилам, и эта игра уже начала становиться нашей. — Она хихикнула. — Я
— Меня к сетям не подпускают. Здесь вообще нет компьютеров, кроме тех, что контролируют систему безопасности и электричество. Древние штуки. Их установили лет сто назад, когда компьютеры работали автономно. У меня забрали армию, забрали комп, и знаешь… Мне этого совсем не жаль.
— Ты хорошо проводишь время сам с собой.
— Не с собой. С воспоминаниями.
— Возможно, это то, что ты есть. Воспоминания.
— Нет. Я вспоминаю нечто иное. Жукеров.
Валентина даже передернулась, как будто с холма вдруг подул холодный ветерок:
— Я перестала смотреть видео про жукеров. Все одно и то же.
— А я их раньше днями напролет изучал. То, как они управляют в космосе своими кораблями. И знаешь, пока я болтался здесь, на озере, мне в голову пришла одна забавная мысль. Я понял, что все сцены ближнего боя, рукопашной между людьми и жукерами, взяты из фильмов времен Первого нашествия. А все съемки, сделанные во время Второго нашествия, — их легко отличить, потому что там морские пехотинцы одеты в форму Международного флота, — самих сражений не показывают. Только мертвых жукеров, которые лежат в рубках и переходах. Никаких следов борьбы. И о той знаменитой битве, в которой победил Мэйзер Рэкхем, — из нее нам вообще ничего не показывают.
— Возможно, это было какое-то секретное оружие.
— Нет-нет, меня вовсе не интересует, как их тогда убивали, меня интересуют они сами. Я ничего не знаю о жукерах, а ведь предполагается, что когда-нибудь мне придется сражаться с ними. Я прошел через много битв — побеждал в играх… и не только. Но всякий раз я побеждал только потому, что понимал ход мыслей своего противника. По его действиям угадывал то, о чем он думал, что замышлял. От этого я и отталкивался. О да, в этом я хорош. Я умею проникать в чужие мысли.
— Проклятие семейства Виггин.
Валентина сейчас шутила, но она и вправду боялась того, что Эндер сможет прочесть ее мысли, как читал мысли своих врагов. Питер всегда понимал ее — или думал, что понимал, — но сам был такой свиньей, что она его никогда не стыдилась, — ей было безразлично, как глубоко он залезет к ней в голову. Но Эндер… Валентина не хотела, чтобы он ее понял, не хотела обнажаться перед ним. Ей будет стыдно.
— Думаешь, ты не сможешь разбить жукеров, если не поймешь их?
— Все еще серьезнее. Одиночество и безделье располагают к мыслям о себе.
— Нет, Эндер.
— Не говори: «Нет, Эндер». Мне потребовалось много времени, чтобы осознать свою ненависть, но, поверь мне, я ее осознал. И осознаю. Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя. И в этот самый миг моей любви…
— …Ты его побеждаешь. — Сейчас она не боялась его проницательности.
— Нет, ты не поняла. Я его уничтожаю. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.
— Нет, этого не может быть.
Страх вернулся и стал еще сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»
— Я причинял людям настоящую боль, Вэл. Я не придумываю.
— Знаю, Эндер…
«Что же ты сделаешь со мной?»
— Видишь теперь, чем я стал, Вэл? — тихо сказал он. — Даже ты боишься меня.
Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось разрыдаться. Вспомнилось прикосновение его мягкой ручки, когда он был еще совсем малышом. Она до сих пор помнила его руку у себя на щеке.
— Я не боюсь тебя, — возразила она, и сейчас это было правдой.
— А стоило бы.
«Нет. Никогда».
— Если ты останешься в воде, замерзнешь и пойдешь пупырышками. И еще тебя может съесть акула.
Он улыбнулся:
— Акулы давно научились не лезть ко мне.
Но он все же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, плеснуло волной. Брызги были холодными.
— Эндер, у Питера получится… Он достаточно умен, чтобы ждать столько, сколько потребуется. Он пробьется к власти, не сейчас, так позже. Не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять власть, и сумеет удержать ее, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может, еще даже до ее окончания мир опять рухнет в пропасть… Страны Варшавского договора добивались гегемонии перед Первым нашествием. И если они снова возьмутся за старое…
— То даже Питер — лучшая альтернатива.
— Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушать все, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера.
— После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.