Игра и жизнь
Шрифт:
— Как так с русалкой, сын мой?
— Мне снится каждую ночь русалочка: я такое с ней вытворяю, Камасутра отдыхает.
Отец Михалыч подумал, в его глазах появился интерес, и степенно ответил:
— Сын мой, твой грех, конечно, велик, но идея интересная. Правда, это тот случай, когда наши низменные желания управляют нашими поступками. Покаяние греха твоего стоит 15 золотых через храмовую кассу, и не греши, — у отца Михалыча прорезался интерес к особе Мыша.
— Ещё, какие грехи тяжким бременем отягощают твою душу, сын мой Мышь? — спросил священник.
— Я сделал много чего такого, за
— Чего ж там есть — сплошные кости. Но, с чего ты взял, что святую церковь интересуют твои гастрономические пристрастия, сын мой? Вкушай хоть кроликов, хоть крокодилов. Чревоугодие, сиречь переедание, вот это действительно грех. Грех чревоугодия порождает порок винопития, а тот перерастает в смертный грех чреслобесия.
Мышь при этих словах посмотрел в сторону дородного отца Власия и круглого отца Жоржика. Что-то ему подсказывало, что эти отцы грешат чревоугодием, а отец Власий даже пороком винопития. Про него поговаривали, что он умел добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Да и сейчас святой отец прикладывался к фляжке чаще, чем к алтарю.
Почувствовав направление взгляда Мыша, жрец отвлёк его вопросом:
— А с чего ты, сын мой, решил, — вкрадчивым голосом проговорил отец Михалыч. — Что вкушать кошатину, это непотребство: вычитал где-то, или кто говорил тебе?
Мышь по простоте душевной уже было хотел сказать, что видел такую надпись в подземельях на острове Чайот, но его внутренний голос стал громко верещать ему, что такой информацией делиться ни с кем нельзя, особенно с прожженными священниками. Поэтому Мышь сразу придумал отговорку:
— Голодал я отец Михалыч, голодал. Мне приходилось есть кошатину… Мне было нелегко. Вот и пришлось поймать маленькую кошечку и съесть её, ага. Теперь меня терзают сомнения…
— М-да, голодал, — отец Михалыч понял, что у него не получилось подловить этого грешника и раскрутить его на приличные отступные за ересь, поэтому он произнёс нравоучительно:
— Послушание во утробе, целомудрие же во гробе, а голод да бедность аще и нежеланны, да непрестанны. Заклинаю тебя, сын мой, больше не греши, но вижу, что у тебя есть ещё грехи, так покайся, пока не началось! Не сиди в своей темнице страха за решётками отчаяния, где твоя душа получает лишь плюшки позора и познаёт безнадёжность. Покайся, сын мой. У всех разумных бывают периоды страха и сомнений, но надо уметь вырваться из них и не зацикливаться на своих сомнениях, ибо так ты застрянешь навечно в суете и бездействии.
Что делать? Мышь, со вздохом достал листик бумаги, где он записал все свои грехи, вменённые ему системой, и передал листочек отцу Михалычу.
От чтения списка грехов, глаза у жреца становились квадратными. Список грехов его впечатлил.
— Да ты, сын мой великий грешник. Чуть ли ни ерисиарх или, прости Рандом, зелёный либерал. Твоя карма запылилась и требует тщательной очистки. И замолить ты свои грехи сможешь только упорными молитвами в соответствии с утверждённым прайсом на сумму в один миллион семьсот сорок восемь тысяч триста сорок пять золотых монет и 30 серебрушек. У нас как в аптеке, отрок.
— Что-то многовато будет, батюшка, вы не находите, —
— Торг тут неуместен, сын мой, не на базаре, — строго поправил его отец Михалыч. — Ну, что, грешник, выписывать платёжку в кассу?
— А не практикуется ли у вас рассрочка или списание долгов за грешки? — начал уточнять Мышь, ему очень жалко было расставаться с такой суммой.
— Мы не банк, мы фирма солидная, — обиделся отец Михалыч. — Мы отсрочек не даём, долги не списываем, кредитную линию не открываем. Да и не грешки у тебя, а тяжёлые грехи. У, греховодник, окаянный!
— Ладно, выписывайте, — чуть не плача, сказал Мышь.
Зажав в кулаке листок платёжного поручения на сумму 1.748.345,30, Мышь уже собирался топать в банк конвертировать свои богатства, но был привлечён деликатным покашливанием отца Михалыча. Тот знаками показывал ему, что надо бы отойти в сторонку и кое-что перетереть, не на виду у общества.
В укромном уголке храма отец Михалыч шёпотом, постоянно оглядываясь, сделал Мышу заманчивое предложение:
— Вы, это…., грешник, — подмигнул Мышу жрец. — Миллион. — Его глаза так прямо и говорили: "Чувак, ты мне нравишься. Но я люблю только бабло".
— Что миллион? — затупил Мышь.
Священник закатил глаза от тупости грешника и шёпотом продолжил:
— Миллион вот сюда, — он показал на свой карман сутаны. — И не надо всю сумму нести в кассу, ага. Между нами, так сказать. Из уважения и всё такое.
— А так можно? — удивился Мышь.
— Так нужно, — поражаясь тупости клиента, сказал Михалыч.
— Тогда я быстро в банк, — обрадовано сообщил Мышь деловому жрецу.
— Жду в любое время дня и ночи, — кивнул жрец. — Надеюсь, мы доживем до этого светлого момента. Нет ничего непреодолимого, отрок.
Мышь летел в королевский банк, как на крыльях и думал, как правильно пишется слово "Непреодолимых": "непередолимых" или "непердоделимых"? Он радовался своей удачливости: коррупция это дело хорошее, таким образом, он сэкономит целых 748.345,30 золотом.
Нет, всё-таки он молодец и великий комбинатор, даже с работниками религиозного бизнеса сумел договориться. Это говорит о его большой умственной незаурядности, в отличие от серой массы. А как вы хотели: надо уметь крутиться, комбинировать, планировать и тогда ждёт успех. Вот такие мысли вились в голове Мыша, так что он плохо видел дорогу. Да и зачем великому человеку на мелочи обращать внимание, он должен мыслить в глобальных категориях. Внутренний голос, который пытался что-то вякать, что, якобы, на мелочи надо обращать самое пристальное внимание, был послан лесом, а потом его вообще запинали ногами. А чтобы не вякал не в тему. Ага, чья бы креветка скрипела!
Встречающимся ему на пути односельчанам Мышь вежливо кивал в ответ на их приветливые жесты и улыбки, не забронзовел ещё окончательно. Ага, великий человек, памятник ему нужно поставить. А местным жителям стоило большого труда не пялиться с осуждением на рваный прикид Мыша: мало ли у какого хорошего человека, какие причуды.
Королевский "Светлый банк" представлял собой мрачное помпезное здание, от которого хотелось держаться подальше. Только вывеска на этом здании была светлым пятном. А так, это здание навевало скуку, страх и тревогу.