Игра Ловца
Шрифт:
— Я хочу спать, — пробормотал он, расстилаясь на ложе, — надеюсь, ты знаешь, что полагается делать хорошей собаке, когда хозяин спит. Пусть даже и твой хозяин не я…
Последние слова он произнес уже засыпая, забыв погасить даже свечи. Пес, лежа в его ногах, неотрывно смотрел на блуждавшую по стенам тень, сегодня ведшую себя намного более смирно, чем обычно. Средь черной шерсти блестел наколотый прямо на кожу значок: выгравированный на черном фоне серебряный череп, заключенный в серебряный круг.
Волк
С негромким шелестом раздвинулись густые ветви, выпуская оскаленную серую морду с прилипшими к ней мокрыми листьями. Желтые глаза настороженно оглядывали пологий топкий берег со спокойной глубокой водой. К ее обычному синему цвету сейчас примешалось и немало красного — и волчьи ноздри шумно раздувались, жадно впитывая запах
И здесь же, похоже, волки впервые столкнулись со зверем, превосходящего силой их свирепую предводительницу.
Не меньше десяти человек нашло тут свой конец — и не крестьяне или иной безобидный люд. Средь вырванных внутренностей и оторванных конечностей, валялись и покорёженные, сломанные доспехи, носившие следы огромных зубов. Меж людских останков лежали и лошадиные туши — некоторые объеденные, но большей частью просто с разорванными животами и брошенными на месте. Тот, кто устроил бойню на берегу озера, явно предпочитал человечину любому другому мясу, о чем свидетельствовали тщательно обглоданные, старательно разгрызенные кости, вперемешку с черепами раздробленными безжалостными челюстями.
Он появился внезапно, словно сам собой соткавшись из серых сумерек. Только что берег был чист — и вдруг на нем нарисовался исполинский зверь, величиной превосходящий даже лютоволка. Что-то странное было в этой массивной, больше похожей на медвежью, фигуре. Пекельным пламенем горели алые глаза на уродливой морде, в вечернем сумраке приобретающей странные, смущающие зверей очертания: расплывающиеся, не имеющие четкого облика. Казалось, что оскаленная волчья морда то и дело пытается превратиться в столь же устрашающую получеловеческую личину, с безобразно крупными чертами лица и острыми желтыми зубами.
Послышался громкий рык — и мимо лютоволчицы мелькнули две стремительные серые тени: сразу два волка, самых крупных и свирепых в ее стае, метнулись к застывшему зверю. Тот, казалось, не сделал ни единого движения — лишь пару раз клацнули ужасающие челюсти и оба волка покатились по берегу, дергаясь в предсмертной агонии. Зверь перевел взгляд на лютоволчицу и в его глазах мелькнуло нечто, напоминающее почти человеческое злорадство. Он оскалил острые клыки и из пасти вырвался хриплый лающий смех. Лютоволчица зарычала в ответ, шагнув вперед и припав к земле, верхняя губа ее вздернулась, обнажив немногим меньшие зубы. Еще миг — и она бы бросилась на неведомого чужака, в котором, — и она явственно чувствовала это, — таилось нечто, не принадлежащее этому миру. От смертельного броска волчицу удержал лишь негромкий голос — на который одновременно повернули головы и все остальные звери, включая и пришедшего из неоткуда монстра.
Над водами озера на высоте в два человеческих роста реял большой ковер, на котором, поджав ноги, сидел темноволосый худощавый парень в черном одеянии. На плечах его, нахохлившись, сидели два больших ворона — один черный, другой белый. Крылатый ковер скользнул над землей, снижаясь, и тонкая ладонь юноши мимоходом коснулась вздыбленного загривка лютоволчицы. Та, странно успокоившись, уселась на берегу озера, вылизывая испачканную в крови шерсть. Глядя на нее несколько успокоилась и остальная стая, настороженно глядевшая как летающий ковер подлетает к ощетинившемуся чудовищу. Темно-серые глаза встретились с алыми, тонкие пальцы бесстрашно коснулись оскаленной морды, затем соскользнули на массивную шею, нащупав на горле широкий, явно недавно заживший шрам. Губы молодого человека шевельнулись и в ответ жуткая пасть ощерилась в оскале, напоминавшем довольную усмешку. Звуки грубого, никем ранее не слышанного наречия, вырвались из волчьей глотки и в этот миг что-то темное скользнуло над уродливой головой, расправляя широкие перепончатые крылья.
Кракен
Великий Чертог Пайка сильно изменился с тех пор как у Железных Островов появился новый король. Дым, подымавшийся из весело горящих очагов, уже не так щипал глаза, смягченный
Среди всей этой роскоши, вошедший в самый разгар веселья, Эйрон Мокроголовый, в своем грубом домотканом хитоне и сухими водорослями в косматой бороде казался кусочком старого мира, почти забытого в Пайке. Холодно рассматривал он веселящихся лордов и те невольно тушевались под его тяжелым взглядом, опустив глаза и понижая голос. Стихли грубые шутки и пьяные выкрики, в чертоге воцарилась неловкая тишина. Лишь после этого Эйрон посмотрел на брата.
Эурон, король Железных Островов, казался единственным, кого не смутило появление брата. Он восседал на Морском Троне, облаченный в черную кожаную одежду. Темно-русые волосы украшала корона из валирийской стали с зубцами из акульих зубов. Рядом с Эуроном никого не было: Эйрон отсутствовал, когда началось веселье, а иных родственников, достойных сесть возле Морского Трона на Островах не было. Не держал возле себя Эуроном и красивых рабынь, хотя рядом с лордами так и вились «морские жены» взятые в Лисе и Мире. Но Эурон сидел хоть и один, но не в одиночестве: слева от короля возвышалось нечто, на первый взгляд казавшееся продолжением того блестящего черного камня, из которого был создан морской трон. Лишь более внимательный взгляд угадывал в этом камне пленительные очертания изящной фигуры и нечеловечески красивого лица. Казалось вот-вот — и дрогнут ресницы, шевельнутся полные губы, дабы рассыпаться мелодичным смехом, отравленным ядом черного колдовства. Душелов, проклятая ведьма, пришедшая им всем на погибель, покинула Холм Нагги, чтобы занять место рядом с Эуроном. Жрецу следовало радоваться, что черная статуя больше не оскверняет святое место — и он действительно возликовал, узнав об этом, однако радость его омрачалась тем, что вожделение Эурона превратилось в некую болезненную страсть. Так не должен себя вести Король Железных Островов — однако Эурон не желал ничего слушать. Однажды лорд Ботли, выпив лишку, позволил себе грубую шутку по этому поводу. В следующий миг он уже валялся на полу с разрубленной головой — Эурон, встретивший пьяную остроту раскатистым хохотом, вдруг метнул топор — так быстро, что никто не смог за этим уследить, не то, чтобы остановить короля. Не прекращая смеяться, Эурон подошел к убитому, доставая из-за пояса кинжал валирийской стали — и одним ударом рассек грудину, доставая еще бьющееся окровавленное сердце. Спокойно он подошел к изваянию Душелова и с поклоном положил свой жуткий дар у ее ног.
— Веселитесь дальше, — он поднял кубок с вином, рассматривая ошеломленных соратников. С тех пор никто не осмеливался шутить перед королем на эту тему. Тем более, что, если не считать этой болезненной привязанности, Эурон оставался все тем же наглым, жестоким и в то же время необыкновенно удачливым королем, ведшим свой народ к новым вершинам. Вместе с Эуроном Железнорожденные брали Тирош, входили в Лис и Мир, осыпаемые золотом и прочими благами, что вручали им перепуганные торговцы. Железный Флот господствовал от Староместа до Кварта, пиратские вожаки с Островов Василиска искали с ним союза и даже Волантис, несмотря на все свое могущество, не решался выступить против имперской эскадры. Лишь флот Браавоса мог сравниться с ней по мощи, но этот город будто не замечал возросшей мощи Вестеросской Империи, замкнувшись в своих туманных владениях.
Множество богатств стекалось в твердыни Железнорожденных, но чем больше их становилось на Островах, тем сильнее становилась жадность детей Утонувшего Бога. С ликованием они встретили слова Эурона о новом походе, сулящим его участникам великую славу и богатую добычу. Уже все было готово к походу на Летние Острова — оставалась одна, но очень важная формальность: Эурон хотел, чтобы его начинание благословил Эйрон. Однако жрец вел себя странно, под разными предлогами откладывая свое решение, пока король не выдвинул ему ультиматум: сегодняшним вечером явиться в Пайк и дать свое согласие — или расстаться с головой.