Игра мудрецов
Шрифт:
Восхищенного вопля, которого он ждал, не последовало.
– И правда повезло, – невозмутимо ответила она. – Раз ты сынок короля, тот кучу денег отвалит, чтобы тебя вернуть. Хоть чем-то отыграемся за то, что он отбирает у нас пятую часть заработка.
– Пятую? Налог с жителей составляет десять процентов, это каждый знает! – возмутился Эдвард. – Все, мне это надоело. Тебе повезло, что я всего лишь еду своей дорогой, а то я бы велел твоим родителям поучить тебя хорошим манерам.
– Вот этой дорогой к нам никто еще не приезжал. – Девушка кивнула на лабиринт. – Подозрительно. Ну да ладно,
Эдвард с видом человека, утомленного чужой глупостью, собирался уже сесть в седло, но следующая фраза девушки его остановила.
– Сядешь на коня, и ему конец. Я не промахнусь, не сомневайся.
– Так и будешь лежать? – прошипел Эдвард, оборачиваясь к Генри.
Тот кивнул. Самого себя он боялся куда больше, чем охотницу. А потом ему в голову пришла великолепная мысль, от которой жар наконец отступил.
– У тебя дар охотницы, верно? Проснулся в последние три недели.
Она хохотнула.
– Вы что, тоже с ума сошли? Никаких даров не бывает.
– Почему «тоже»? – спросил Генри.
– Хватит болтать, – выплюнула она, и лицо ее скривилось от злости. – Все просто: либо идете со мной, либо я вас убью. Я безумная, мне терять нечего.
Генри поднялся, взял под уздцы притихшего Снежка и зашагал вперед.
– Куда? – рявкнул Эдвард. – Ты что, будешь слушать угрозы девчонки?
– У тебя что-то не то с чувством опасности, – устало пробормотал Генри. Он взял себя в руки с таким трудом, что вымотался, как после долгого бега. – Она не шутит. Если будешь дальше ее раздражать, она выстрелит.
– Слуга вам дело говорит, – сказала девушка. – Шагайте, ваше высочество.
Еще минуту Эдвард стоял на месте, расправив плечи и вскинув голову, будто всерьез ждал, что от его впечатляющего вида девушка передумает. Когда этого не произошло, он мрачно взял коня за поводья.
– Как только в твоей деревне узнают, кто я такой, они в ногах у меня будут валяться, – предупредил он.
Но по его голосу Генри сразу понял: Эдвард уже и сам начал в этом сомневаться.
Вскоре справа от дороги замелькали крыши темных, будто разбухших от сырости и времени домишек. Кажется, этим путем никто сюда и правда не ходил, не было даже тропинки от дороги к деревне. Шагая по опавшей хвое, Генри часто косился на девушку и видел: чем ближе деревня, тем мрачнее становится ее лицо. Как только они вышли на покрытую весенней грязью улицу, Генри узнал почему.
– Глядите-ка, чокнутая Марта нашла себе дружков! – хохотнул парень, копавшийся в огороде перед домом.
Ничего себе дичь! – подхватила женщина, которая развешивала покрытое заплатами белье. – Эй, Марта, поделишься? Зачем дурнушке такие шикарные кавалеры?
Она подмигнула Эдварду, и тот гневно отвернулся.
– Эй, Марта, продай кроликов! – крикнул мужчина, сидевший на крыльце своей лачуги. – Надеюсь, то, что их поймала ты, на вкусе не отразится!
Марта подошла к нему, не сводя глаз с Эдварда и всем своим видом показывая, что если тот решит сбежать – пожалеет. Она убрала стрелу в колчан и положила кроличьи тушки на крыльцо, а мужчина пошарил в кармане и достал несколько монеток. Марта протянула за ними руку, но мужчина бросил их ей под ноги.
Щеки
– А почему они называют тебя сумасшедшей? – не выдержал Генри.
– Не заметно? – зло спросила Марта, снова доставая из колчана стрелу.
– Была нормальная девушка, дочь потомственной прачки, – ответил мужчина, придирчиво разглядывая кроликов. – А пару недель назад переоделась в мужской наряд, сама сделала лук и стала по лесам бегать. Говорит, так охотиться захотела, что спать не могла. Слышали когда-нибудь такую ерунду?
– Не в юбке же ей зверей ловить, – пожал плечами Генри. – Наверняка это неудобно.
Марта посмотрела на него так, будто ничего прекраснее в жизни не слышала. Лицо у нее было бледное, измученное, и Генри внезапно заметил кое-что странное. Все остальные на этой улице выглядели так же – словно долго болели. Он хотел уже спросить, что с ними, но Марта угрожающе ткнула луком в его сторону, и он предпочел молча направиться туда, куда она указывала.
Через пять минут они оказались на грязной, заваленной мусором площади. Посреди нее высилось дерево в блекло-зеленом мареве распускающихся листьев, под ним вяло, будто через силу, играли дети. Когда Марта прошла мимо них, один швырнул в нее ореховой скорлупой, но она, не оглядываясь, направилась к темно-красному двухэтажному дому, перед которым толпились человек тридцать.
На крыльце стоял смуглый парень в оранжевой куртке с ветхими кружевами. Генри уже понял, что у людей яркая и старая одежда – признак богатства и власти. Так и оказалось: мускулистый седой человек, стоявший перед парнем, кланялся ему, как старшему.
Все, кто стоял рядом, были так увлечены разговором на крыльце, что на новоприбывших и внимания не обратили.
– Эй, Лиам, что тут творится? – пронзительно крикнула Марта.
Парень подскочил. У него были крупные руки, сильные плечи – и все равно он казался совершенно больным. Даже Эдвард, который всю жизнь не выходил из дворца, а позавчера едва не протянул ноги, выглядел лучше.
Как только Марту заметили, все вокруг нее подались в стороны, будто она могла их чем-то заразить, но парень по имени Лиам в нелепом кружевном воротнике ответил ей вполне дружелюбно.
– Джек говорит, что уже третий день кто-то по ночам работает в его кузнице. С утра он приходит, а все раскочегарено, никого нет, и на столе лежат новые лезвия для ножей.
– Духи предков небось шалят, – заявила старушка рядом с Генри. – Что за напасти на нашу деревню? Три человека умерли за две недели, а теперь это!
– Господин Лиам, сделайте что-нибудь! Попросите отца на этих духов управу найти! – взмолился кузнец, кланяясь так, что едва не ударился лбом об пол.
– Не думаю, что моего отца стоит беспокоить из-за такой безделицы, – твердо сказал Лиам. – Ему нездоровится, сами знаете. Кузница стоит у самого леса, стук никому не помешает, а если есть желающие ночью пойти и проверить, кто там озорничает, – прошу.
Желающих не нашлось.
– Джек, вы наш единственный потомственный кузнец, другим неоткуда взяться. Думаю, вы сами эти лезвия сделали и забыли, а потом воображение разыгралось, – продолжал Лиам.