Игра на своем поле
Шрифт:
– Пятьсот долларов вперед и полторы тысячи после того, как мы проиграем.
– Кто вам их дал?
– В том-то и дело, мистер Осмэн, что не знаю.
– Не знаете?
– Ну, просто какой-то тип. Толстый такой, седой, курчавый, в легком верблюжьем пальто. Еврей, по-моему.
– Слушайте, мистер, – сказал Чарльз. – Это никуда не годится. Не все жулики – евреи. Вам о человеке ничего не известно, а вот что он еврей, вы определили сразу же. Это недостойно.
– Простите, сэр. У меня нет расовых предрассудков. Просто судя по виду.
– Ладно. Дальше, пожалуйста.
–
– А где все это было?
– В пансионе, где я живу, в моей комнате.
– Итак, он предложил вам деньги, и вы их преспокойно взяли?
– Нет, сэр. Сначала я подумал, что он меня разыгрывает. Мне стало противно, и я ему сказал, что по-настоящему надо бы вышвырнуть его за дверь или рассказать все тренеру. Тогда он пригрозил напечатать в газетах, что я взял взятку, а после раскаялся. Такая история может мне здорово повредить. Потом он начал говорить о моем будущем, о том, что быть футболистом неплохо, но есть на свете вещи и получше футбола. И к тому же на моем таланте и мастерстве наживается уйма народа, и, стало быть, мне повезло, что он обратил на меня внимание.
– А вы сидели и слушали с милой улыбкой?
– Понимаете, сэр, мне и самому такое приходило в голову. Я всегда был беден. Кстати, – Блент оживился, – это похоже на то, что иногда говорит на занятиях мистер Солмон.
– Вот как? Что же, например?
– Что в современном мире люди делятся на дураков и мошенников и что философские теории – не более как средство держать людей в подчинении. За самыми возвышенными этическими воззрениями кроется низменный расчет, и нужно уметь его распознавать. И если хочешь преуспеть в этом жестоком мире, научись ничему не верить, а лишь сохранять внешнее приличие и делать деньги.
– А вы не знаете, Реймонд, что существуют и другие взгляды? И не кажется ли вам, что наставления мистера Солмона сильно расходятся с его личным примером?
– Ну, не знаю, сэр, – запальчиво возразил Блент. – Неужели мы должны слушать своих преподавателей просто так, для удовольствия? Я учусь для того, чтобы извлечь из образования и практическую пользу.
– Вы уже и так, кажется, извлекли, – сказал Чарльз. – Ну-с, и тогда вы взяли деньги?
– Нет. Пока у нас только шел разговор, что мне сделать, если я их возьму. Он поинтересовался, например, смогу ли я играть плохо, но чтобы со стороны все выглядело нормально и меня не удалили с поля. Я ответил, что, пожалуй, да. А могу я обеспечить, чтобы ребята из той команды обставили нас больше чем на двенадцать очков? Я сказал, что у них есть шансы справиться с этой задачей и без меня. Тогда, говорит он, это будет для вас совсем легкий заработок. Я сказал, что мне это дело не нравится, а он говорит: «Не будь ребенком, пора знать жизнь!»
– Двенадцать очков?
– Да. И здесь как раз случилось то, что трудно понять, сэр. Я рассмеялся и сказал: ну хорошо. И знаете, такой восторг меня охватил в ту минуту, я просто себя не помнил от счастья и весь подобрался, как в первые минуты, когда мяч вводят в игру. Этот тип меня предупредил, чтобы я решал твердо: он не любит, когда человек скажет, а потом на попятный.
– А дальше?
– На другой день пришло заказное письмо, и в нем деньги. Меня не было дома, так что расписалась хозяйка. – Блент достал из кармана пухлый бумажник и выложил из него на стол пачку двадцатидолларовых купюр.
– Вы сохранили конверт?
– Нет, сжег. К тому времени я уже совсем расклеился, на душе было скверно. Я не знал, что делать, боялся, что вдруг кто-нибудь найдет конверт и заподозрит меня – в чем, я и сам не знал: это был обычный конверт, адрес напечатан на машинке… Словом, я его сжег.
– Так, – сказал Чарльз. – Уж не знаю, как считать: провалились вы по современной этике или, наоборот, выдержали испытание с блеском. Как, по-вашему, есть у меня теперь достаточное основание, чтобы сообщить о вас ректору, а то и в полицию заявить?
– Вполне, сэр.
– У вас есть другие предложения?
– Я бы вернул деньги, честное слово. Но я не мог найти этого человека. Представления не имею, где его искать.
– И вы решили, что самый элегантный выход из положения – провалить зачет, даже два для верности, и механически устраниться от игры? Верно?
– Да, сэр.
– Блестящая идея! А теперь вы видите, что все на свете точно сговорились и каждый готов нарушить ради вас все и всякие правила? Как будто нарочно, чтобы дать вам возможность сыграть на поражение, что вам никак не улыбается?
– В общем, так.
Несколько мгновений Чарльз молча размышлял.
– Положение у вас, мягко выражаясь, двусмысленное. Вы настроены пострадать за свою провинность, понести наказание?
– Я вас уважаю, сэр, я уж говорил.
Мне легче, что вы все знаете. Очень хотелось рассказать все именно вам. А теперь как вы решите, так и будет.
– Большое спасибо, – поморщился Чарльз. – Иисус Христос ответил бы: «Иди и впредь не греши», но трудно требовать, чтобы простой смертный взял на себя подобную ответственность. К тому же мы еще, кажется, не покончили с вопросом об этом грехе.
– Я отдал бы все на свете! – воскликнул Блент, так и не объяснив, ради чего.
– Как вы будете играть завтра, если вас допустят, – честно?
– Да, сэр. Обещаю вам.
– Мне ничего не нужно обещать, Рей. Вам сейчас нужно обещать только себе. Теперь допустим, что вы будете играть честно, а наши все равно проиграют, и к тому же с разницей больше чем в двенадцать очков? Что тогда?
– Если ко мне явится этот субъект, я швырну деньги ему в физиономию – это уж я могу вам обещать, сэр.
– А если он не захочет предоставить вам такую возможность? И деньги снова придут по почте?
– Я отдам их вам, сэр, – сказал Блент, подумав. – Для начала – вот эти пятьсот. Я из них не взял ни цента.
– Что прикажете с ними делать? Учредить стипендию для футболистов?
– Может быть, вы передадите их на благотворительные цели? Отыскать бы этого типа, – мечтательно добавил Блент. – И запихнуть ему деньги в глотку!