Игра на своем поле
Шрифт:
Оба джентльмена покинули кабинет. Чарльз и Нейджел остались вдвоем.
– Я вас провожу, – сказал Нейджел, и было видно, что он дрожит. – Нет, не туда, там такая толчея. Сюда, пожалуйста… – Взяв Чарльза под локоть, он провел его через переднюю в кухню, где двое студентов в белых курточках с любопытством вскинули на них глаза. Один из них – это был Да-Сильва – загадочно улыбнулся.
– Постарайтесь убедить Солмона, – прошептал ректор. – Вы не должны были так говорить с ними…
– Кто-то же должен был! – резко ответил Чарльз. – Вы вот смолчали.
– Пожалуйста, не так громко, Чарльз! Разве вы не понимаете, что я нашел бы какой-нибудь способ их отговорить?
Нейджел торопливо отворил дверь черного хода, но Чарльз выдернул свой локоть из направляющей руки и твердо сказал:
– Там остались мои пальто и шляпа. С вашего разрешения, я уйду через парадный ход.
И они вернулись в прихожую.
– Вся ваша беда в том, – бросил Чарльз Нейджелу уже в дверях, – что вы хотите служить разом двум богам.
Ректор Нейджел изобразил на лице скорбную макиавеллевскую улыбку.
– А именно?
– Добру и злу! – ответил Чарльз и, не оборачиваясь, спустился по ступенькам на тротуар.
2
Отправляясь на свидание с Лили Сэйр после посещения ректора, Чарльз сам не мог уяснить себе, откуда вдруг возникло у него намерение жениться на ней. При всей естественности такого желания дело было даже не в самой Лили: он не был в нее влюблен, хотя она обворожила его и он восхищался ею и мог бы перечислить ее достоинства, даже не помня как следует ее лица. Если здесь играли роль чувства, то скорее всего абстрактные, поскольку эта девушка, точнее – образ, нарисованный его воображением, окончательно оформил в нем смутное доселе желание по-новому распорядиться своей судьбой, утвердить себя в мире реальных ценностей. Это вполне естественное желание оставалось подспудным со смерти его жены, смерти, которую он воспринял, как крушение личной жизни, и чувство вины в сочетании с тайной радостью свободы прочно удерживало его от второго брака. И вдруг за один день все это оказалось вытесненным другим столь же сильным желанием или растворилось в нем.
Чарльз шел к студенческому клубу, где он оставил свою машину. Он ощущал нервную приподнятость, вызванную недавней вспышкой гнева, но был доволен, что вел себя правильно. Страх перед последствиями он презрительно и гордо отвергал, хотя героическая поза несколько проигрывала от сознания, что противник, то есть дирекция и «сильные мира сего», все равно не рискнет выступить против него, так как не захочет показать себя в неприглядном свете. Но даже если выступит, он рад, что поднял меч в защиту принципиальности и гуманности, а на этом колледже свет клином не сошелся… Итак, он чувствовал себя хозяином положения, сумевшим уравновесить и тайнодействующие рычаги и явную для всех сторону дела, и был уверен, что сумеет убедить Леона Солмона в своей правоте, если намекнет на особые обстоятельства, не вдаваясь в подробности. И последнее.
Разве он, человек без предрассудков, идеальное воплощение здравомыслия, как заявила эта молодая особа, ей не пара? Он вдруг вообразил себя графом Моска – сдержанным, улыбающимся, отвешивающим учтивые поклоны, и, так как портрета героя великой книги не существовало, он не без удовольствия представил себе тонкое, умное, непроницаемое лицо Макиавелли.
Все еще под впечатлением этого образа, Чарльз вошел в вестибюль клуба и, дожидаясь, пока позовут мисс Сэйр, стоял в одиночестве поодаль от всех. Но, невзирая на его холодный, как ему казалось, и загадочный вид, несколько подвыпивших студентов с его факультета, считая, по-видимому, что
Лили была в черном вечернем платье без рукавов, но очень строгого покроя. Никаких украшений, только плоская тяжелая золотая цепь вокруг шеи. Было что-то и от аристократки и от рабыни в этом подчеркнутом контрасте обнаженного тела, траурной материи и твердого кованого металла. Это совершенство, стоящее бешеных денег, было явно рассчитано на то, чтобы вызвать желание рвануть цепь, разорвать платье, растрепать прическу. Так вот какова его будущая подруга жизни, если он осмелится на ней жениться, с упавшим сердцем подумал Чарльз, Взгляд и улыбка Лили говорили, что она догадывается о его намерениях, вернее – подозревает в этом каждого мужчину, уверенная, что ни один из них не в силах устоять против ее «эротической привлекательности».
Какой-то незнакомый Чарльзу молодой человек в смокинге подал Лили манто и что-то прошептал ей на ухо. Она прислонилась к его плечу, закинула голову и рассмеялась.
– Я не прощаюсь, я еще вернусь! – сказала она и, взяв Чарльза под руку, вышла с ним на улицу. Ему показалось, что она немного навеселе.
– Сядем в мою, – предложила Лили, не дав ему сказать, где его машина. Ее «бугатти» стояла у самого подъезда.
Они сели в машину и сразу же поссорились.
– Как, ехать в эту жалкую столовку для бедных? – возмутилась Лили, узнав, что ее приглашают в «Аарон Берр». – Куда каждый наш бойскаут ведет свою милашку и папу с мамой за компанию?
– Тем не менее на это есть причины, – сказал Чарльз.
– Я знаю один темный и грязный притон на шоссе номер десять, – сказала она. – Отсюда миль двадцать, не больше. Давайте поедем туда. – И она включила мотор.
– Нет, – возразил Чарльз, – нельзя, я уже заказал столик.
– Подумаешь, столик, что ж, умереть из-за этого?
– Мне не хотелось бы говорить об этом, пока мы не приедем, но поверьте, у меня есть веская причина ехать именно туда, а не в другое место.
– Ну, раз вы настаиваете… – И Лили с остервенением рванула «бугатти» с места.
Даже если Лили и была пьяна, она не боялась вести машину с бешеной скоростью, ничуть при этом не теряя самообладания. За время этой короткой поездки в город Чарльз не раз испытывал сильный испуг и впоследствии, размышляя обо всем, пришел к выводу, что именно здесь и произошел некий поворот событий: он перестал быть хозяином положения, и это сказалось уже в том, что не он вез, а его везли, чего он вообще не любил. Кстати, эти десять или пятнадцать минут позволили ему понять, что влюбиться в Лили и жениться на ней – это совсем не одно и то же.
Машина была открытая и с такой низкой подвеской, что создавалось ощущение какой-то особой связи с дорогой, ревевшей под ногами, как ураган. В продолжение всего пути оба молчали, и, только поставив машину перед рестораном, Лили сказала:
– Не сердитесь, что я капризничала и не хотела ехать сюда. Мир?
– Можете об этом не думать!
Они улыбнулись друг другу и вошли в ресторан. Впрочем, Лили оказалась пророчицей: не успели они сделать несколько шагов по залу, как из-за столика поднялся толстый Барбер и стал в проходе с салфеткой в руке, сияя улыбкой и торопливо дожевывая кусок.