Игра на вылет
Шрифт:
— А вот и она, познакомьтесь, — восклицает он, увидев удивленную Еву в дверях. — Солнце дней моих, тьма ночей моих. Ева. Смертельная болезнь из трех букв.
Он надрывно стонет и бросается на ковер, причем расшибает лоб о журнальный столик. Евин отец, который не терпит Скиппи, хочешь не хочешь должен отвезти его в «неотложку», где ему накладывают шов на безобразно рассеченную кровоточащую рану.
Поступление Скиппи на медицинский факультет для ее родителей большая неожиданность, чем для нее самой, а когда через год-другой она сообщает им, что Скиппи специализируется по гинекологии, мать долго громко смеется.
Том — иной случай. Хотя Еве и импонирует, как в данной ситуации он стремится сохранить достоинство (иногда
Алица утверждает, что ее сексуальность тогда была еще не разбужена,а теперь, дескать, снова уснула.Ева не знает, откуда у дочери эти выражения.
— Да, надеюсь, что твоя сексуальность тоже еще не разбужена, — говорит она, стараясь выглядеть строгой матерью.
— Ничего другого, как надеяться, все равно тебе не остается, — улыбается Алица таинственно, и Еве ясно, что она блефует.
— Ма-ам, — говорит дочь подозрительно протяжно, — какой мужчина тебе нравится? Например, из актеров?
— О господи… Оставь меня с мужчинами в покое.
— Ну скажи. Все-таки кто-нибудь должентебе нравиться! — Она обращает к ней невинный взгляд. — Или из певцов.
Ева весело качает головой.
— Почему ты не хочешь мне сказать?
Это звучит укоризненно, грустно. Ева убирает волосы с ее лба.
— Дан Барта, — серьезно говорит она спустя минуту.
Алица недоверчиво смотрит на мать, но когда убеждается, что это не розыгрыш, на ее еще полудетском лице появляется искренняя радость. «Она рада, что я еще думаюо сексе», — осеняет Еву.
— Клёво! У нас одинаковый вкус!
— А знаешь, где он мне особенно нравился? — говорит Ева с улыбкой, которая обязательно должна казаться Алице таинственной. — В «Букете». [19]
19
Фильм режиссера Ф. А. Брабеца по мотивам баллад Карела Яромира Эрбена (1811–1870) — чешского поэта, фольклориста, сказочника.
— В «Букете»?
— Да, в этом фильме. Играет водяного.
Фуйкова
Всегда, когда иду к папе в Богницы, радуюсь деревьям в парке («радуюсь», пожалуй, тут сильное слово, но вы же знаете, что я имею в виду): столетние липы, пихты, ели, яворы, красные буки. С ранних лет подхожу к жизни абсолютно рационально и прагматично, тем не менее в данном случае не могу избавиться от ощущения, что эти вековые деревья создают ауру какого-то огромного мистического первозданногомира. Вы понимаете, что я хочу сказать? Повсюду флигели, полные безумцев, психопатов, умирающих алкоголиков, усталых сестер и нервозных посетителей, а эти деревья, несмотря ни на что, сохраняют абсолютный покой. Они стоят выпрямившись, сквозь кроны проблескивает солнце, в листве шумит ветер, и у человека чуть ли не создается впечатление, что никаких трагедий здесь не разыгрывается. Люди умирают, потому что пришел их час. И так будет вечно. Папина не слишком счастливая жизнь завершилась, и я, его дочь, здесь с ним. Все так, как и должно быть. Однако стоит мне подойти к зданию, где уже несколько месяцев лежит папа, деревья исчезают, меня окружают голые стены, и как только в открытую дверь ближайшей палаты
Глаза у него закрыты, но я знаю — он не спит.
— Привет, папа. — Я касаюсь его руки.
Он смотрит на меня, заросший как ров(по его всегдашнему выражению), в носу трубочка с кислородом. Его радость при моем приходе, похоже, непритворная. Я окидываю взглядом капельницу и осторожно присаживаюсь на край кровати. Пластиковый мешочек с мочой, подвешенный к продольной стенке кровати, уже полон, так что перед уходом надо будет его опорожнить.
— Ты хочешь подняться?
Он кивает. Меня беспокоит, что он еще не произнес ни слова. Я беру электрический пульт, слегка нажимаю кнопку, и папа под тихое жужжание медленно принимает сидячую позу — в ней есть что-то гротескное; я делаю это неохотно, никогда не могу найти правильное положение.
— Хорошо? — спрашиваю.
У отца недовольный вид.
— Ниже?
Опять кивает. Я опускаю его сантиметра на два, но он кривит лицо.
— Слишком?
Поддакивает глазами. Вдруг до меня доходит: никакого хорошегоположения для умирающего не существует. Когда вы умираете, никто, даже ваша дочь, никакое оптимальноеположение найти для вас не может.
Я возвращаю его в изначальную позицию, и он присвистывает. Иногда у него настоящие боли, другой раз он чуть переигрывает; вся проблема в том, что я не научилась это различать. Думаю, о чем я буду рассказывать ему в первую очередь.
— Знаешь, кому я вчера оформляла квартиру? — говорю я размеренно и называю имя менеджера известного банка.
Папа, как и следовало ожидать, преувеличивает свою заинтересованность: хватает меня за руку, сжимает ее и гладит меня по щекам. Господи, папа, говорю я про себя, ведь тому человеку я всего лишь помогала выбрать шторы… Папа нашаривает баночку на столике, чтобы надеть протез. Отец того, кто оформляет квартиры менеджерам самых больших банков страны, не может, однако, быть без зубов.
— Тебе бы надо зубы немного почистить, — советую я ему.
Он машет рукой.
— Уж как-нибудь и с такими доковыляю, — говорит. — Так как там пан генеральный, докладывай. Думаю, он в своей жизни автобусом не много наездил, а?
Мой менеджер за несколько минут сказочно повысился в должности, но пусть будет как есть. Очень упрощенно я описываю папе свой проект интерьера: выражения типа фарфоровый дозатор жидкого мыла (дизайн Бернарда Уитшета) или раскладывающаяся трехместная софа Рольфа Бенза со стальной решеткой и цельнокроеной обивкой в категориях: материя, кожа, алкантра я,естественно, из своего описания опускаю.
Не дури мне голову, наверное, сказал бы папа. Кровать всегда будет только кроватью.
Я с большим удовольствием рассказываю ему, что директорс супругой угостили меня кофе и что дважды налили семизвездочного коньяку.
— Ты дала себя уговорить, да? — победно улыбается папин протез.
Я радуюсь за него и, наверно, поэтому перестаю себя контролировать: делаю виноватый вид (уродливой) девочки и высовываю язык. Папа на мгновение отводит взгляд — мой вид, вероятно, и для него перебор. Здесь жарко, так что несомненно я вся лоснюсь. Человеческая кожа — барахло, приходит мысль. Как материал она даже не третьесортная: два изъяна на один квадратный сантиметр. Матовый хром, очищенная нержавейка или качественный пластик — совсем другой компот. Или упомянутая алкантра: лучшие качества кожи, не отличишь от шлифованной, а тефлоновое покрытие защищает ее от загрязнения. Если бы у меня вместо кожи была алкантра, мне тогда и душ ни к чему. Добавляла бы себе только тефлону. Папа засыпает.