Игра против всех. Три дня в Дагезане
Шрифт:
Кушнарев исподлобья наблюдал, как Мазин подходит к столу.
— Не возражаете, Алексей Фомич?
— Я? Возражаю ли я? — переспросил старик медленно, подбирая слова, как делают это пьяные люди, понимая, что они пьяны, и стремясь вести себя нормально, «правильно». — Я не могу возражать, молодой человек, потому что нахожусь в чужом доме и даже бутылка, которую вы видите, мне не принадлежит. Поэтому я оставлю ее вам, потому что мне пора, мне пора домой, а здесь я, судя по всему, больше не нужен. Не требуюсь…
—
— Скажите же. Поясните. Осветите.
— Это не так просто.
— Не просто? Вы сказали не просто? Я не ослышался?! То есть сложно? Ведь раз не просто — значит, сложно?
— Сложно.
— Удивительно! Совершенно не подозревал, не мог предположить, что для вас с вашим другом существуют сложные вопросы! Хотя, хотя ошибался, конечно, потому что вы же ставили опыты, экс–гумировали, простите, экс–периментировали… на людях. Так сказать, неутомимые исследователи! Да что вы, молодой человек, — Кушнарев вдруг обрел твердость речи, — что вы знаете о жизни и смерти?!
— Я не так уж молод, Алексей Фомич. И мне положено кое–что знать.
— Положено? По инструкции?
— Не все инструкции плохи.
— Ну! — Архитектор даже сверкнул желтыми глазами. — По–вашему, мысли можно упрятать в параграфы? Сформулировать высшую мудрость! Свести смысл жизни к уголовному кодексу?
— Иногда и уголовный кодекс помогает осмыслить жизнь. А причины смерти в основном укладываются в рамки медицинского заключения.
Он иронизировал вынужденно, а не для того, чтобы позлить старика. Но тот вскипел всерьез.
— Видимые! Видимые причины! — крикнул Кушнарев с торжеством, и Мазину показалось, что он собирается постучать пальцем ему по лбу. — Видимость вот что ваши бумажки отражают! Фокусы, иллюзии. И вы — фокусник!
— Не могу с вами согласиться. — Игорь Николаевич говорил тоном, каким разъясняют ошибки упрямым, но способным ученикам. — Если удастся установить, кто убил Калугина…
— Кто убил Калугина! Нашли себе кроссворд на досуге? Смотрите! Мозги свихнете. Или шею. — Он запнулся. — Ничего больше не скажу. Не хочу с вами разговаривать.
— Дело ваше, — ответил Мазин, подчеркнув сожаление.
— И не пытайтесь выведывать! Вместе с вашим приятелем из так называемых органов внутренних дел! Так вот — мои внутренние дела вас не касаются!
— Мой приятель — научный работник. И беседовать с вами не так уж приятно. Вы неискренни.
— Я? Какое вы имеете право?..
— Я вижу больше, чем вам кажется.
— Ну и самомнение! Любопытно, что ж вы увидали?
— Вашу неуверенность. Вам хочется знать, был ли Калугин настоящим вашим другом или он только боялся вас.
Кушнарев замер. Удар пришелся точно.
— Я не ошибся, Алексей Фомич?
— Почему… почему вам такое в голову пришло?
— С ответом повременю, если
— Не скажете? Однако не ожидал. Глубоко копнули, не ожидал.
— А если я не ошибся, — продолжал Мазин, — как же я могу поверить, что вам безразлично, кто убил Калугина… Вы это ночью утверждали.
И тут он получил ответный удар.
— Я не говорил безразлично. Не извращайте. У меня свой взгляд есть… Может быть, мне известно, кто его убил!
— Известно?!
— С ответом повременю, если можно, — шутовски поклонился старик, но тут же посерьезнел. — На разных языках говорим. Боюсь, не поймете.
Заметно было, что архитектор не так пьян, как показалось Мазину вначале.
— Вы считаете, что убийца Михаила Калугина не должен понести наказания?
— Я излагал свою точку зрения.
— Вы ставили вопрос теоретически, не упомянув о том, что подозреваете конкретное лицо, человека, находящегося среди нас.
— А какая разница?
— Существенная. Ответственность определенного человека нагляднее. Она поддается точной оценке правосудия.
— Вот, вот!.. Вы о правосудии, о суде своем заботитесь, а я — об истине. Суд — дело рук человеческих, так и называется — народный суд, людской то есть, а у людей мнения, оценки, факты так и этак поворачиваются в голове. А истина от нашей оценки не зависит. Ее, как банку шпрот, не откроешь. Она с течением времени возникает и проясняется. Без сыщиков, без собак–ищеек. Да разве вы поймете! Строили на родине моей, в заштатном городишке российском, школу. Это я вам пример привести хочу. Зацепил экскаватор ковшом и клад вытащил — четыреста восемнадцать рублей серебром и медью тридцать шесть копеек. Старинные деньги.
— Вы запомнили?
— Сумма значение имеет. Потому что в местном архиве больше века дело хранилось на одного мещанина. Обвиняли его в убийстве купца и ограблении. Всего у купца взято было четыреста восемнадцать рублей сорок шесть копеек. Улавливаете? В гривенник разница! Однако обвинение тогда не доказали и оставили мещанина «в сильном подозрении». А фундамент–то на его бывшем подворье копали. Вот как истина вскрылась. Понятен смысл истории?
— Следствие находилось на правильном пути. Жаль, что его не довели до конца.
— Глухой вы человек. Гривенник забыли? Всех денег только и решился он потратить, что этот гривенник. А остальные не посмел. Значит, и без суда, который запутался в трех соснах, наказание свершилось. Да похуже каторги. Там — срок, а тут — бессрочные муки. До смерти деньги рядом лежали, напоминали о пролитой крови, а он к ним прикоснуться не смел.
— А если не было мук никаких? Трусил ваш мещанин с деньгами объявиться, да и только! Выжидал, выжидал, пока богу душу не отдал. А истина вскрылась, когда она никому не нужна стала.