Игра с летальным исходом
Шрифт:
«Строевой подготовкой они, что ли, здесь занимаются?» – подумал Иван.
Так и не решив вопроса о предназначении этой площади, Иван обогнул последнее крыло здания и в ноздри ему сразу ударил характерный едкий запах не то курятника, не то свинарника, а вернее – специфический коктейль из запахов экскрементов всех зверей мира. Ну, или почти всех. Но запах московского зоопарка ни с чем спутать было нельзя. Разве только с запахом какого-нибудь берлинского зоопарка. Но в Москве этот запах был сугубо индивидуальным.
Иван не ошибся. Двор Академии
Но Ивану не нужна была прохоженная тропа. Он дошел только до первых клеток. И осторожно, стараясь не шуметь, выбрался между ними на асфальтированную дорожку. Вонь стояла не вообразимая. Звери пахнут не так, как люди, отметил про себя Иван, вспомнив свое наказание в чеченском «карцере», выгребной яме сортира, где он просидел несколько суток в за попытку побега из рабства. Запах зверя острее и резче человеческого, приторного и сладковатого даже при разложении.
Иван медленно, прислушиваясь к своим ощущениям, переходил от клетки к клетке. Большинство их обитателей спали, изредка ворча во сне. Иван даже не видел, кто именно обитал в той или иной клетке, в темноте все клетки были одинаковы, а искать надписи...
Внезапно его остановило ощущение опасности. Иван замер в тени дерева, вслушиваясь и всматриваясь в московскую ночь, переполненную сидевшими в своих клетках дикими зверями. Через одну клетку от него какой-то небольшой зверь, размером с собаку, в темноте трудно было разглядеть, какой именно, метался по своему жилищу, равномерно и безостановочно перебегая от одной его стены к другой, поворачиваясь там и вновь начиная такое же движение к другой стене. В этом мотании от стены к стене явно чувствовалась затравленность привыкшего к свободе существа.
«Здесь», – понял Иван.
Он выждал несколько минут. Но ничего кроме каких-то коровьих вздохов не услышат из окружающего пространства. И все же Илья был где-то здесь, Иван это чувствовал.
Небо над Москвой начало понемногу сереть. «Начало пятого» – решил Иван. – Через полчаса будет светло. Надо заканчивать.»
В метавшемся по клетке звере он различил волка, только какого-то низкорослого, мелкого, поджарого.
«Этого он, что ли, называл чеченским волком? – подумал Иван об Илье. – Ну, это он ошибся. Вряд ли».
Иван видел в Чечне волков. Они не раз приходили в лагерь расположившейся на ночевку группы Ивана – проверить кто еще мотается по из территории. Совершенно не похоже. Там были такие же волки, как и везде в России.
Пора было и в самом деле заканчивать. Иван разглядел метрах в сорока справа что-то вроде застекленного
Шум, который поднялся в зоопарке, можно было сравнить только с воплями, слышанными им накануне на Казанском вокзале. Хотя, конечно, была разница. В криках зверей и птиц не было слышно ни страха, ни даже испуга. Воздух наполняли только угрозы. Лай, рычание, вопли птиц, резкие выкрики и визгливые стоны, неизвестно кому принадлежащие – все это слилось в какофонию наполненного агрессией предупреждения о близкой смерти. Животные, как бы они не боялись, а почти все они сейчас кричали от страха, не просили о пощаде, а наоборот, стремились испугать невидимого врага...
Иван ждал. Нервы Ильи не выдержали на четвертой секунде. Он выскочил из сгущения темноты откуда-то слева и держа пистолет обеими руками, начал стрелять по клеткам, крича что-то столь же дикое, как и их обитатели. И находясь на таком же расстоянии от смерти, как и те, в кого он стрелял. Каждый его выстрел добавлял новый вал воплей в хор ночного зоопарка.
Медлить было уже просто невозможно. Через несколько минут сюда сбегутся сторожа, милиция, уходить нужно было срочно. Только сначала завершить начатое.
Лет пять назад Иван не смог бы нажать курок, не выйдя к врагу, не показавшись ему на глаза. В этом была романтика убийства, как ему тогда казалось. Он был, в сущности, пацаном, которому хотелось доказать человеку, которого он убивает, что он самый крутой, что он – первый, как сказал сегодня по телефону Илья. И Иван тогда пытался оправдать это свое пижонство рассуждениями чуть ли о нравственной стороне убийства, о равности возможностей, о какой-то честности и справедливости. Это, конечно, было глупо и по-мальчишески.
Сейчас Ивану и в голову такое не пришло. Времена романтики кончились. Эстетика убийства во многом изменилась для Ивана после Чечни. Убийство потеряло всякую эстетику. Оно просто стало естественно, как явление природы. А вместе с этим потерялись и рассуждения о нравственности и справедливости. Может ли быкь нравственной молния, убивающая человека? Или безнравственной? Она просто есть и все. Больше этого сказать о ней нечего. Так и убийство для Ивана стало органическим состоянием, способом его существования. Он сам становился явлением природы, когда убивал людей. Он и не мог быть безнравственным. Или нравственным. Он просто был. Как молния.
Молния сверкнула из пистолета Ивана и попала точно в лицо Илье, под правый глаз. Иван подошел к нему, взял его пистолет, сунул в карман. Он посмотрел на надпись на табличке на клетке, по которой метался зверь, чем-то напоминавший волка, прочитал ее и усмехнулся.
На ней было написано: «Шакал обыкновенный».
...Крестного он отыскал через минуту, связанным и запертым в одной из клеток неподалеку. Солнце еще не взошло и в сером утреннем освещении Крестный казался особенно постаревшим.