Игра с нулевой суммой
Шрифт:
Некоторое время внутри было тихо, а затем за дверью раздались шаги, окошко распахнулось, и мужской голос спросил:
– Вы что здесь?
– Мы ищем крова, – громко ответил Бенька. Мужик смотрел на Алёху, а тот не знал, что сказать. Беньке снова пришлось отдуваться: – Лошадь переломалась, нам надо переночевать.
– По ночам тут кто хочешь ноги переломает, – сказал мужик. Что-то щёлкнуло и раздался скрежет. Дверь открылась, и высокий худой мужик в длинной, до пола, рубахе – ну, не платье же это было! – велел им: – Заходите.
– Долгой
– Долгой жизни этому дому и людям в нём, – повторил Алёха, чувствуя себя довольно глупо.
Мужик при этом обалдело на него уставился – будто лошадь с ним заговорила. Алёха протиснулся мимо мужика и тоже вошел.
Внутри было совсем темно, но, кажется, достаточно просторно.
– Амарек я, – представился хозяин, ведя их куда-то вглубь дома. – Вы же голодные, наверное.
– Мы вас отблагодарим за гостеприимство, – сказал Бенька. – Серебром.
Алёха едва удержался, чтобы не отвесить ему подзатыльник. Разве можно говорить, что у тебя есть деньги? А что, если их тут ночью и прибьют? Но было уже поздно – пришлось кивнуть и подтвердить:
– Мы вам заплатим, да.
Почему-то Бенька быстро обернулся и, хотя в темноте выражение его лица было невозможно разглядеть, сделанный им жест отчётливо свидетельствовал о его сомнениях в умственной полноценности Алёхи.
– У нас тут не постоялый двор, – Амарек почему-то оскорбился.
– Он слуга и немощен головой, – быстро сказал Бенька, добавив всё-таки: – Немного. Он не хотел тебя обидеть.
Алёхе оставалось лишь глазами хлопать. Что он сказал-то такого? Повторил ведь всё за Бенькой!
– Я Карш, – представился Бенька с достоинством, и Алёха вообще язык проглотил. – А слугу Алохом кличут.
И зачем Бенька назвался чужим именем?..
– Молод ты, господин Карш, – заметил Амарек с усмешкой, а Бенька еще сильнее вскинул голову:
– Я принял род как старший мужчина!
Видимо, это была какая-то формула, потому что Амарек с почтением поклонился и пропустил Беньку вперед.
Они вошли в довольно большую комнату и остановились у порога. Хозяин отошёл куда-то в сторону – Алёха услышал непонятное постукивание, а затем увидел золотистый отблеск, и в руках обернувшегося к ним хозяина оказалась длинная и тонкая палочка с огоньком на одном конце. Огонёк этот, к Алёхиному удивлению, неожиданно давал вполне достаточно света, чтобы разглядеть всё помещение, обставленное очень просто: длинный стол, скамьи, у стены – какие-то столы с кастрюлями, тарелками, корзинками… кухня?
Закрепив палочку на какой-то деревяшке и поставив её на стол, хозяин куда-то ушёл, оставив Беньку и Алёху одних.
– Тебя надо выпороть, – сердито сказал Бенька, глядя на Алёху нахмуренно и зло.
– Чего?! – Алёха даже задохнулся от возмущения. Он-то думал, что они сдружились, а пацан снова за своё!
– Кто тебя воспитывал? – продолжал негодовать Бенька. – Праслики?
– Да что я сделал-то? –
– Это же не постоялый двор! – Бенька даже руками всплеснул. – Разве платят за гостеприимство?!
– Так ты же то же самое сказал! – Алёха разозлился и, неосторожно плюхнувшись на лавку, чуть не взвыл от резкой боли в заднице и в бёдрах. И в икрах. И, кажется, вообще везде. Словно его тело приспособилось к ходьбе и на смену положения отреагировало не очень адекватно.
– Я сказал, что мы отблагодарим их, – Бенька почесал лоб и, вздохнув, тоже сел на лавку через стол от Алёхи.
– Это то же самое, – буркнул обиженно Алёха.
– Не то же, – Бенька ещё раз вздохнул, а потом махнул рукой и попросил: – Ты не разговаривай пока. Я сам буду.
– Что, вообще молчать? – съязвил Алёха.
– Да, – серьёзно сказал Бенька.
– Да пожалуйста, – уже по-настоящему обиделся Алёха.
Как бы то ни было, он тут просто слуга.
Глава десятая
Алёха вытащил из кармана найденный арг и принялся его рассматривать. Да, какой-то король. Симпатичный. Молодой еще. И чего Бенька его так боится?
– А почему ты не хочешь… – опять начал Алёха, но Бенька вдруг подскочил и требовательно протянул руку.
– Дай сюда.
– Да пожалуйста, – пожал плечами Алёха. Ну не его это деньги, пускай…
Бенька поглядел на монету и протянул её обратно. Алехе показалось – с облегчением.
– Спрячь, – велел он, а затем, положив руки на стол, лёг на них щекой и уставился на огонёк на конце палочки.
Алёха тоже сидел тихо. Он вдруг понял, что замёрз и что его одежда так до конца толком и не высохла. А ещё – что она ужасно грязная и завтра чище не станет. И что у него нет сменного белья – даже трусов, не говоря уже о носках. И что тут точно нет никакого душа или ванны. И что завтра он наденет эту же грязную одежду на не менее грязного себя.
И ведь не то чтобы Алёха был чистюлей – нет! Не раз бывало, что он и спал в одежде, и трусы носил три дня – но это же другое! Что им сделается дома, когда всей его дороги – от компа до кухни? А тут его несколько раз изваляли в луже, потом конюшня, лошадь эта… Алёха до сих пор чувствовал её запах от себя, от всей одежды почему-то, а не только от штанов. Он промок, устал, он…
Алёха почувствовал, что вот-вот расплачется: в глазах защипало, а в горле встал комок, горячий, плотный, горький. Ну за что ему всё это? Вот такая жизнь? А главное – ведь это навсегда. Он всю жизнь тут и проживёт слугой, и ладно бы Бенькиным… почему-то ему такая перспектива казалась менее отвратной, нежели возвращение к прежнему хозяину. Хозяин. У него тут есть хозяин! Словно у собаки. И не сделать ничего! Он даже не знает, может ли уволиться. Вот если тут, к примеру, крепостное право – значит, нет? И с ним можно делать что угодно! Например, побить кнутом. Или ужина не дать…