Игра слов
Шрифт:
Сразу и не «включишь»…
…Пришел в себя часов через несколько. На бревнышке у догорающего костра и в полном, так сказать, одиночестве.
Если не считать, разумеется, древнего и седого как лунь цыганского старикана с длинными спутанными волосами, тихим безумием во влажных старческих глазах и чем-то неистребимо птичьим в каждом жесте.
У Вовкиных ног ждала своего часа заботливо кем-то открытая бутылка: с вином, но без этикетки.
Вовка понюхал, и его тренированный нос мгновенно распознал крымскую марочную
Откуда такая нежданная радость, да еще в нищем по определению цыганском таборе?!
…Спиздили где-то, вот теперь и жрут в промышленных количествах, догадался Вещевайлов.
А знали бы, что именно жрут, – давно бы продали.
А деньги – пропили.
Есть такой простой и немудреный российско-цыганский бизнес…
…И тут же решил сам себя вознаградить за ум и догадливость.
Охая, добрел до остатков стола, помыл водой из чайника два граненых стакана.
Налил себе и деду по половинке.
Дед – не возражал.
Тяпнули.
Вовка отследил бег портвейна по пищеводу, выдохнул, закурил и тут же разлил по второй, после которой старикан неожиданно вскочил на ноги и начал как-то изломанно передвигаться вдоль костра: то присаживаясь по-зэчьи на корточки, то – вскакивая и размахивая руками.
Да еще и бормоча что-то нечленораздельное под нос.
Вовка, как он сам честно признался, – малость подохуел.
Но почему-то – совершенно не испугался.
Просто настолько удивился, что тут же разлил и по третьей половинке, после которой началось уже самое форменное безобразие: движения птичьего старикана были по-прежнему резки и бессмысленны, а вот его невнятное бормотание, наоборот, становилось с каждой минутой все более четким и структурированным.
Сумасшедший длинноволосый цыганский дед читал нечаянному ночному столичному гостю хорошие русские стихи.
Причем – на самом что ни на есть русском языке.
И на каком русском!
Да что там язык…
…Даже сквозь плотную мутную вату высушенного алкоголем Вовкиного головного мозга начинало пробиваться неминуемое осознание того медицинского факта, что этот птичий старикан читает стихи какого-то великого, – по настоящему великого! – русского поэта, которого он, Вещевайлов, часами способный декламировать по памяти свои и чужие тексты, – просто тупо не знает.
А такого не могло быть, поскольку не могло быть никогда: стихи были Вовкиным хлебом и постелью, они были вином, которое он пил, воздухом, которым он дышал.
И поэтому он был способен читать их везде: даже в сортире плацкартного вагона пассажирского поезда Махачкала – Москва, само пребывание в котором могло приравниваться к настоящему трудовому или боевому подвигу.
Потому как требовало от ехавшего этим поездом простого советского человека нереального мужества и героизма.
Просто –
Там даже дагестанцы задыхались, что уж про остальных-то говорить?!
Если только про то, что в нашей жизни – всегда есть место настоящему подвигу…
Я вот, к примеру, как человек абсолютно негероический, тогда всю дорогу старался туда просто тупо не заходить, предпочитая мочиться в тамбуре. Предварительно за каким-то хером выпросив у сходящей с ума от жары и испарений молоденькой дагестанской проводницы универсальный ключ от вагонной двери.
Ну, чтобы, значит, по дурацкой столичной привычке, прямо на пол не гадить.
Девушка, конечно, немного поудивлялась, – но ключ все-таки дала.
И правильно.
На фиг он ей самой-то, этот ключ?
Особенно, если эта самая дверь, по причине давно и безнадежно сломанного замка, все одно никогда не запирается?!
Там еще раньше, говорила несчастная дагестанская девушка, – проволочка была такая специальная, ею ручку прикручивали, чтобы никто случайно на ходу не выпал.
Потом и она пропала.
Спиздил кто-то, наверное…
…Можете себе представить, каким в этом вагоне был туалет?!
Ага.
А Вещевайлов мог там читать стихи!
Понимаете?!
И – ладно еще, если б хорошие.
Так ведь нет!
Он там тощий сборничек Игоря Волгина изучал, – помните, я вам про этого, так сказать, поэта, в предыдущих главах докладывал?!
Ну, мой бывший репетитор.
Параллельно – глава литературного объединения «Луч» Московского Государственного Университета.
Не хрен собачий.
Вот Вовка и готовился, так сказать, к встрече с любимым руководителем любимой университетской поэтической студии.
Я б на месте Игоря Леонидовича обиделся, врать не буду.
Особенно на фразу «любую субстанцию надобно постигать в соответствующем ей антураже».
Гностик, твою мать.
Философ, можно сказать, античный.
Любомудр.
Ага.
Недоделанный…
…А тут – совершенно точно «большие стихи».
А он их – ни ухом, ни рылом.
Да быть такого не может!
Начал прислушиваться…
Нет.
Незнакомый текст.
Ни разу не сталкивался.
А вот манера…
Нет, даже не манера чтения, манера самого стихосложения, сложения слов в строчки, словописания: тяжелая, крутящаяся, перетекающая, как река, записанная словами, – изящная и «черноземная» одновременно…
У Вовки мелькнула безумная мысль.
Нет: не может быть!
Он прокашлялся.
Птичий старик остановился, внимательно вглядываясь в игру живых бликов костра на лице случайного гостя своими безумными влажными глазами.
– Сестры, тяжесть и нежность, – начал Вовка хриплым от волнения голосом, и старик – сразу затанцевал, замахал руками-крыльями, завыкрикивал слова продолжения…