Игра со Смертью
Шрифт:
И снова боль острыми шипами впивается в тело, разрывая плоть, разрезая её на лоскуты. И дело вовсе не ледяных каплях воды, словно серная кислота разъедавших кожу, и даже не в металлических шипах, хлестко опускавшихся на тело.
Нет. Эта боль шла изнутри. С каждым его словом. Вскинул голову, ловя его взгляд, отказываясь верить… И понимая, что лечу в пропасть, потому что в его глазах царила ненависть. Она заполнила собой всё пространство. Потому что сукин сын не лгал. ОН. МАТЬ. ЕГО. НЕ. ЛГАЛ. Он добивал меня проклятой правдой. И это не просто жестоко — это лютая жестокость, мать его. Лучше бы он свежевал меня до мяса, до костей. Только заткнулся!
— За то, что вырезал из нее эту падаль, которая ее
Он плевался словами, а я извивался на цепях, чувствуя, как каждое слово проникает ядом в вены…Потому что она…Она молчала. Будь ты проклята, Виктория Эйбель. И я вместе с тобой. Какого хрена ты молчала?!
И я слушал, слушал его слова, но перед собой видел лишь старый шрам на молочной коже…Тот самый шрам…И та боль. Та самая… её боль. Падаль…Мой ребенок…Дёрнулся на цепях. Уже не чувствуя металла на запястьях…Мой…Ребенок…Оно становилось красным. Лицо Доктора. Как и всё пространство вокруг…Из него исчезали звуки…запахи…Только Смерть. Её невыносимая вонь. Она, наконец, пришла. Я чувствовал её. Я вдыхал её, неотрывно глядя на Доктора. Я ждал…
— А ты знал, мразь, что она была беременна? А? Знал?
Знал, что твой ублюдок убивал ее, и, когда я его вырезал, он был еще жив, и она умоляла меня спасти его? Знал?
Я молча ждал…Он мне нужен. Этот знак. Щелчок. Этот выстрел. Скажи Эйбель…Произнеси эти слова. И он сказал. Он, мать его, их произнёс!
— Ради гребаного Носферату. Чтоб, ты сука, жил. Не ради отца. Знала, что ты, животное, убьешь ее, и все равно осталась с тобой, когда я все устроил для побега. Из — за тебя. Ты ее убил. Она любила, а ты убил!
И я зарычал, подаваясь вперёд, слыша, как разрывает уши не выстрел, а оглушительный взрыв, чувствуя, как впивается в тело металл. С лязгом падали на землю звенья цепи, освобождая, признавая своё поражение.
Вскинул руку вперёд и схватил Доктора за горло, удовлетворённо оскалившись, когда он начал беспомощно отбиваться, хватаясь руками за моё запястье. Грёбаный ублюдок не знал, что я не разжал бы руку, даже если бы её мне сейчас отрезали.
Открыл рот в попытке заорать, но не успел. Всего одно движение, отточенное долгими годами, и грозный Доктор мычит в немой истерике боли, пока его язык чёрным пятном падает на окровавленный пол, вырванный мною в одно мгновение. В его горле булькает кровь, а я слизываю ее с него, поднимая окровавленное лицо, давая ему полюбоваться, как мне, мать его, вкусно жрать его живьем.
Протащил ублюдка к самой дальней стене, впечатывая в неё спиной. Я бил его кулаками, вдыхая в себя аромат его крови, наслаждаясь хрустом сломанных костей. Пряный аромат ЕГО крови. Вонзиться клыками в его плоть…Разорвать его на части. Растерзать. Дьявол. Как же я хотел его растерзать. На куски, на ошметки, но я смотрел в его глаза, и видел в них лютый ужас. Испугался, подонок? Да. Это я — Смерть. Твоя Смерть!
— Признайся, тварь, ты же только сейчас понял, кого сотворил?! — Я расхохотался, чувствуя, как оно выходит наружу. Как оно, наконец, вырывается из этого проклятого заточения. И я не делал попытки остановить его. Моё безумие. Настало его время. Оно победило. Оно смаковало вкус победы… провонявший поражением.
— Ты, сука, — размах, и Эйбель разевает рот в беззвучном крике, а я снова смеюсь, шаря рукой в его теле, — ты же только сейчас понял, что создал не идеальный объект…Великий учёный Альберт Эйбель, — рывком выдернул руку вместе с частью его внутренностей, — ты методично создавал собственного убийцу. Видишь, как я потрошу тебя, Доктор? Как ты потрошил ее!
Показал ему окровавленный клубок кишок и отшвырнул в сторону. Он бился в моих руках, не желая сдаваться, с надеждой глядя на дверь. Но мне было наплевать…Потому что, даже если бы сейчас кто — то и вошёл, я всё равно успею
Я склонился к его лицу, впитывая в себя его ужас, смешанный с запахом отчаяния. И больше всего на свете сейчас я жалел о том, что он не увидит того, что я сделаю.
— Есть такая легенда, Доктор, — это ни с чем не сравнимое удовольствие — разрывать его грудь когтями, сжимать его сердце собственными пальцами, чувствуя, как оно трепыхается в моей ладони, — что съевший сердце своего заклятого врага, получает всю его силу… — сжал руку сильнее, и его глаза начали закатываться, он обессилено упал на колени передо мной. — Но мне не нужна сила такой трусливой мрази, как ты, Эйбель. — Я склонился над ним, наблюдая, как он всё же из последних сил пытается держать глаза открытыми. — Я просто хочу сожрать твоё сердце. Ты, знаменитый Доктор, сам Альберт Эйбель, — безумие рассмеялось, вступая в свои полные права, — ты станешь всего лишь ужином ублюдка Носферату. Ничтожного. Ублюдка. Носферату!
Безумие хохотало и скалилось окровавленным ртом, и его дикий хохот разносился по всему подвалу, пока я жадно вгрызался зубами в сердце Эйбеля. Пока я смаковал на языке вкус свершившейся мести, самый изысканный и дорогой вкус, стоя над трупом некогда грозного Доктора.
Вендетта — моё любимое блюдо, единственное, которое с готовностью подают даже в Аду.
Глава 23
Я пребывала в том самом кошмаре, который могли видеть только смертные. Когда все слышишь и чувствуешь, но не можешь даже пошевелиться. Открыть глаза, вздохнуть.
Словно проклятое дежа вю, которое перенесло меня на несколько десятилетий назад… когда я точно так же видела себя со стороны на том самом столе, где отец «спасал» меня, вырезая из меня жизнь.
Но сейчас этот кошмар длился долго. Очень долго, он не заканчивался с того момента, как я увидела себя со стороны. Никогда не верила, что такое может быть на самом деле, когда становишься бестелесной субстанцией, которая всё видит, слышит, чувствует, но ее как бы и нет. Я до сих пор не знаю, мне это привиделось, за гранью сознания, когда мое сердце перестало биться, или все происходило на самом деле?
Я увидела нас… на постели. Я думала, это сон, и мы лежим вдвоем, как и все последнее время, когда я пребывала в эйфории счастья, любимая им до такой сумасшедшей нежности, на которую не способен ни один мужчина… пока не заметила, как поему атласному белому платью на груди расползлось черное, уродливое кровавое пятно, пока не увидела, как Рино гладит мои волосы, зарываясь в них лицом и дрожащими пальцами, как по его щекам катятся слезы.
«Я — девочка… Хочешь, я буду только твоей девочкой?»