Игра в гляделки

Тулянская Оля

– Почему? – с подозрительной искренностью удивился папа, но так только казалось. – Хороший с виду жених!

Как-то уж очень убедительно прозвучало… Неужели, и правда папа так думает?

Я громко фыркнула и насупилась.

– Перестань, Паша, – вступилась за меня мама. – Нам не нужны двоечники…

– Он – троечник, – поправила я.

– Тем более! – тут же прилетело мне в ответ от мамы.

– Вот как! – согласился папа подозрительно быстро и со всей серьезностью, только озорной придут серых глаз выдавал его. – Тогда нам точно не подходит.

– Почему это? – мне захотелось услышать объяснение.

– А потому, доча, что троечник

хуже двоечника… – с напускной серьезностью начал папа издалека, выруливая на главную дорогу, – двоечник, если захочет, еще может чему-то научиться. Ему есть куда расти. А троечнику и так удобно, вот он ни к чему и не стремится.

– Ерунда! – не поверила я.

– Это не я придумал, это жизнью доказано, – глубокомысленно изрек папа ту самую фразу, которую я давно уже называла про себя палочка-выручалочка. А что? Удобная фразочка на все случаи. Надо бы тоже козырнуть ею как-нибудь.

Папа всегда отшучивался, но его шутки только звучали так. На самом деле, под ними могли скрываться и упрек, и обида, и насмешка, и недовольство. Но порой было непросто понять, шутит он или говорит серьезно. И как ни странно, тем легче рядом с ним воспринималась реальность, поправимее, что ли. Но тем тяжелее приходилось, когда он терял игривый тон, значит: дело и впрямь плохо, время для шуток прошло. На папу невозможно было долго обижаться, даже если очень хотелось. Например, когда он не отпускал меня вечером погулять с подругами, оправдывая свой отказ какой-то бессмысленной фразой: «Дети евреев костры не жгут!» В такие моменты я терялась от непонимания и возмущалась:

– Папа, ну причем здесь это? Мы же не евреи. И никакой костер я не собираюсь жечь!

– Это образное выражение, – пояснял папа, сдерживая улыбку.

– А почему просто не сказать: нет, нельзя, иди уроки учить? – негодовала я.

– А ты еще не выучила? И просишься на прогулку? – тут же ухватился папа за мою промашку.

– Это я так, к слову, образное выражение, – выкрутилась я его же словами.

Папа засмеялся, но разрешения тогда все равно не дал.

Вообще, у родителей какие-то странные бывали перепады настроения. То отпускали гулять в любое время, то вдруг ни с того ни с сего – нельзя и точка. И никаких объяснений, без причин, вот просто так. Может, у них имелся какой-то месячный лимит на разрешения? А я была и не в курсе, что уже его исчерпала? И когда он, интересно, обнулялся?

Кстати, об обиде. Странное дело, но обида взрослых каким-то непостижимым образом превращается в хороший урок. Для меня во всяком случае точно. Как-то на меня очень сильно обиделся папа, настолько, что не разговаривал со мной три дня. Вернее, это было дважды, но в первом случае, думаю, там была не моя вина, а какое-то их, взрослое, представление о послушании детей. А вот второй случай мне запомнился. Мы тогда были на каникулах и гостили у бабушки. К нам в гости зашла соседка, наша дальняя родственница, любуется варвара, и с интересом спросила, хорошо ли мы учимся. А я взяла и сболтнула, что у моей сестры в четверти две тройки. А троечницей быть стыдно и позорно в нашей семье. В общем, папа за это на меня обиделся, но я не поняла, почему:

– Это же правда!

– Верно, – объяснил папа, – но об этом не обязательно знать всем подряд. Людям не нужно рассказывать о своих промахах, лучше делиться успехами, а если их нет, то промолчать.

Тогда я крепко задумалась об этом. Мне не хотелось быть объектом папиной обиды, и урок я усвоила. К тому же заметила, что сам папа, в

отличие от мамы, нас всегда хвалил. Мы были для него самыми умными, красивыми. И родителям, и детям нужна похвала. Вторым даже больше, на этом строится уверенность в себе и в свои силы. Но к такому выводу я пришла гораздо позже.

Машина набирала скорость. Я задумчиво смотрела в окно. Вдоль дороги мелькали старые трехэтажки. Они сразу выдавали возраст нашего поселка. А сколько, кстати, нашему поселку лет? Хороший вопрос…

Меня высадили у автобусной остановки, сестра училась в городской школе и поехала дальше, а я потопала к своей, небольшой, местами обшарпанной, но уютной и родной.

***

У старого трюмо рядом с раздевалками меня встретила Жанка, моя подружка с детского сада. Круглолицая и немного сутулая, она обладала длинными пушистыми ресницами всем на зависть и… вторым рядом верхних клыков, о которых мало кто знал. Расти они у нее начали неожиданно, и ввели ее родителей в недоумение. Еще бы! Где такое видано. Мать Жанки, женщина боевая, знающая толк в пищевой торговле, схватив дочку в охапку, припустила к стоматологу. Там ее успокоили, сказав, что кальция у дочуры много, вот через зубы он и лезет наружу.

– А делать-то чего? – вопрошала женщина в праведном гневе, не оценив юмор эскулапа. – Она ж девочка, зачем ей второй ряд зубов?

– Ну, это как посмотреть… – хитро прищурился доктор. – Впрочем, снаружи-то, может, и правда незачем, – поспешно добавил он, натолкнувшись на хмурый взгляд Жанкиной мамаши.

В итоге, Жанке удалили одну пару здоровых клыков, а вторая пара вскоре заняла освободившееся место, даже брекеты носить не пришлось.

Историю эту никто из наших одноклассников не знал, так что аномалия сия осталась незамеченной и без последствий. То есть никто Жанку этим не дразнил. Ни на ее внешности, ни на характере это никак не сказалось. А я пришла к выводу: зубы в два ряда не гарантируют акулью хватку. Жанка ею не обладала ни до, ни после «клыкастой неожиданности». Подружка как была, так и оставалась слабой и уступчивой.

Я сняла куртку и подошла к трюмо.

– Ого! Ну и корда у тебя! – брякнула Жанка, не подумав.

– Это еще что значит? Впервые слышу такое слово? – скривилась я. Слово мне не понравилось, прозвучало грубо, неприятно было слышать такое от подруги. Сразу же встрепенулись комплексы. Но еще страннее было признавать, что Жанка-то, судя по всему, меняется, растет, в смысле, учится подтрунивать надо мной. Раньше это было всегда моей привилегией. В тихом омуте, значит… Ну-ну.

Жанка хмыкнула и пояснила:

– Задница! Корда означает задница.

– Мило! – нахмурилась я. – Это все юбка!

– Вижу. С чего вдруг ты ее напялила? – как выходец из семьи трудящихся Жанка над своей речью не заморачивалась, говорила, как умела. К тому же ее родители (в отличие от моих) за лексикон дочь не ругали, вот она в выражениях и не стеснялась, даже матерное словечко у нее то и дело проскакивало.

– Взрослею, – вздохнула я горестно.

– Поздравляю! – засмеялась Жанка, а я еще больше погрустнела. И чего тут смешного – скажите на милость? Но у подружки явно было другое мнение, она и правда в последние дни, даже недели, вела себя, что называется, по-взрослому. Объяснить, как я это поняла, словами не смогу, но чувствовалось в ней это. Мама, наверное, сказала бы что-то вроде: наступило осознание собственного женского начала – или я это в книжке какой умной вычитала?