Игра в «Городки»

Стоянов Юрий Николаевич

— Слава богу! А то завтра в газетах могла появиться статья: «Стоянов вывез Олейникова в лес и убил!» И посадили бы тебя, Юрочка, за «неумышленное убийство». И тебя бы, дурака, тоже посадили, — она кивнула на Лешку.

— Что вы такое говогите?! А меня-то за что?

— А тебя, — сказал ему наш замдиректора Дима, — за «изготовление или приобретение технических средств, повлекших за собой смерть человека»! Оруженосец, б…ь!

Была у Лехи еще одна страсть. Он, как говорил Василий Макарович Шукшин, «был слаб на передок». Большой был любитель женского пола. Как человек порядочный каждой своей очередной даме при расставании он оставлял жилплощадь. Из трехкомнатной квартиры в центре он переехал в однокомнатную,

потом в комнату в коммуналке, потом снимал угол где-то на окраине. И каждый раз после этого он уходил в краткосрочный «мягкий запой» — это его формулировка. Однажды я нашел на своем столе записку: «Дорогой Юрий Николаевич. Простите меня! Любовь зла. Это сильнее меня. Я улетаю в Ирландию. Спасибо за все! Ваш Сыночка…»

Потом Лешкины обязанности взяли на себя Мишаня Григорьев, Рома Замогильный и замдиректора Дима Степанов. Его зарплату они разделили на троих. Если бы Леха узнал об этом, то, наверное, сказал бы: «На смену эпохе Возрождения вернулась наскальная живопись!»

Сыночка был последним — четверым реквизитором в «Городке»… Хорошее название для триллера — «Последний реквизитор»!

Городок на помойке

(Разговор по скайпу с Александром Жуковым — первым продюсером «Городка»)

— Саня, привет! Это я — Стоянов. Звоню, как договаривались.

— Здравствуй, Юрочка!

— Ты где сейчас?

— Мы сейчас с детьми путешествуем по Испании: Валенсия, старинная Куэнка, Новый год встретили в Мадриде, переехали в Толедо, а сейчас добрались до Арчены — под Мурсией.

— Саня, а какая у нас тобой разница во времени?

— Приблизительно два с половиной года. Но меня лично это не очень напрягает!

— Смешно… А по часам?

— Два часа.

— Санечка, я сейчас книжку дописываю. Помоги! Хочу восстановить в памяти самое начало «Городка». Ты же наш первый продюсер! Плюс ты у нас, как в том анекдоте, — «мальчик с феноменальной памятью»!

— Давай спрашивай, начальник!

— Саня, учитывая твое прошлое, можно написать, что косвенно (в твоем лице) «Городок» был создан Комитетом государственной безопасности?

— Ты с ума сошел?! Перестань. Даже просто как фигура речи не прокатит!

— Подожди. А ты задолго до нашей встречи уволился из КГБ?

— В девяностом, за год до путча… Так, стоп! Я тебе как журналист скажу: вот ты ляпнешь где-нибудь или напишешь про это по глупости, и из всей твоей книжки наш брат журналюга сделает только один вывод — он же станет и названием статьи — «У истоков создания „Городка“ стоял КГБ!»

И понесется!

— Ладно. А ты как туда попал? Напомни. Ты что заканчивал?

— МГУ. Журфак. Потом работал спортивным журналистом на ленинградском телевидении, потом настоятельно пригласили, если так можно выразиться, на Высшие курсы КГБ. Попал, как теперь понимаю, во многом случайно — всегда был и оставался журналистом…

Но! Время было такое — удивительное — перестройка, гласность… Да, собственно, насколько быстро я туда попал, настолько же быстро и был уволен…

— А что за смешная история была про прапорщика-каратиста на этих курсах? Помнишь, ты рассказывал?

— Естественно… Я же все время карате увлекался. Начал еще в МГУ, а когда был зачислен на высшие курсы, там отобрали всех, кто занимался самбо, дзюдо, карате, рукопашным боем… в общем, сформировали такую отдельную команду из нас. И отдали под начало прапорщика — ну, назовем его Федосеенко…

— Не, лучше Пилипчук!

— Твой любимый персонаж! Хорошо, пусть будет — Пилипчук… Был он такой классический прапорщик, который прошел Афган, всю жизнь в спецназе проработал, и все говорили: «Чувак! Это не тренер — это такой садист, он будет над вами измываться, чморить и все такое!» Позже оказалось — милейший человек, добрейшей

парень и вообще душа любой компании. Но, естественно, он очень любил показывать всякие приемы, особенно гордился своей невероятной растяжкой — а он действительно растянут был очень здорово, садился на все шпагаты мыслимые и немыслимые. Сам он был небольшого росточка, метр с кепкой, но ногами доставал до чего угодно, то есть реально красиво работал. И вот он, значит, построил всех нас. Все стоят такие, слегка офигевшие, потому что первая тренировка. Ну, прапор ходит вдоль строя, мы стараемся ему в глаза не смотреть. Он спрашивает:

— Кто со мной будет работать в паре?

Все думают: «На фиг, на фиг!» — и глаза в потолок.

И вдруг в спортзал заглядывает его жена — а жена служила в этой же воинской части, где-то там в бухгалтерии. Она вошла, в руках авоськи с продуктами, говорит:

— Володь, ты домой-то собираешься?

А он ей:

— О, Маш, заходи, иди сюда. А то тут одни сцыкуны собрались!

Ставит ее по центру зала и говорит нам:

— Смотрите, как надо бить маваши!

А это такой угловой удар с замахом ноги сбоку. И — он в сапогах, он их никогда не снимал на тренировке, говорил, что надо привыкать работать в реальной обстановке: «Вы же не будете босыми на улице драться», — и он решил красиво удар зафиксировать, как, знаешь, спортсмены делают: поднять ногу и остановить в миллиметре от соперника. Он, значит, крикнул «Й-я!», вошел носком сапога ей в висок и четко зафиксировал! И она, как стояла посредине зала, так с авоськами в руках, лицом вперед и ушла плашмя… Ну, мы в строю сразу обделались по полной программе, потому что если чувак не пожалел собственную жену — вусмерть просто… Сумеречное было такое настроение. На тренировки ходили потом с посеревшими лицами. Правда, Пилипчук пострадал больше всех, потому что жена подала на развод, не могла стерпеть такого позора — лицом вниз опустил при всех! Они полгода где-то потом мирились…

— Кино… А центры по связям с общественностью в КГБ — это же ты придумал?

— Ну, собственно, наверное, потому меня и призвали. И КГБ, и МВД в то время позарез нужны были профессиональные журналисты, которые помогли бы наладить то, что теперь называется «связями с общественностью»…

Мне было двадцать шесть лет, а я уже был членом Союза журналистов. И, конечно же, когда после Высших курсов я вернулся в Ленинградское управление, там недолго ломали голову — чего ж со мной делать-то? Перестройка же шла полным ходом… В общем, опуская подробности, в Ленинграде появилась первая в истории этой организации пресс-служба.

Этим я, безусловно, горжусь… Потом приехала целая комиссия из Москвы разбираться: «Что за фигню вы тут затеяли?», а потом на нашем примере создавался Центр общественных связей, ЦОС сокращенно. А уже после это дело распространили на все силовые структуры: МВД, прокуратуру, таможню… Так что журналистикой я заниматься не прекращал.

— Ну, да. Но в отличие от товарища Михайлова, который руководил главным московским ЦОСом, генералом ты не стал.

— Не стал. У меня вообще быстрая такая служба получилась. Я представлял из себя уникальный эпизод в истории организации. Уникальный и уже никем не повторимый.

— Почему?

— Да потому что я был единственным, кажется, за всю историю существования этой организации офицером-беспартийным. Осенью девяностого года вызвал меня начальник нашего Управления и говорит: «Слушай, а как это так — тебе уже тридцать лет, ты из комсомольского возраста вышел, а в партию не вступил и — как мне докладывают — и не собираешься?» Ну, я и ответил: «А я и не буду вступать, потому что считаю, что органы должны быть вне политики и они должны служить государству, а не обслуживать интересы партии». Красиво так сказал, не сильно понимая, какую это вызовет реакцию…