Игра. Реванш

Обатнина Мария Юрьевна

«Я убью тебя, Белов, убью. — прошептал он про себя, трогая языком разбитые губы, — Месть блюдо для гурманов, подаётся холодной, как хорошее вино: чем больше выдержка, тем богаче послевкусие. Сладок будет день, шахматист, жди меня, сука, я приду, пусть через год, через два, но я вернусь и прикончу тебя, слово даю!»

Круглый снял трубку стационарного телефона и, набрав с детства знакомую комбинацию цифр, стал вслушиваться в длинные гудки. Сердце его бухало в грудной клетке в учащенном ритме: тук… тук-тук… Перед глазами стояла пелена слез, горло сжалось до размеров трубочки для коктейлей. На пятнадцатом гудке, когда он уже хотел отключить связь, он услышал безжизненный голос своей матери и изо всех сил укусил себя за губу, чтобы не разреветься.

— Алло… — произнес

самый близкий, и, увы, навсегда потерянный человек на всем белом свете, вызывая у Виталия коллапс дыхательных путей.

— Слушаю.. — в безжизненных интонациях было столько невысказанной боли, горя, отчаянья, что Круглову сдавило сердце, а в голове в который раз за день закралась мысль о непоправимой роковой ошибке.

— Не молчите… — бесцветным тоном попросила мать.

Круглый, не в силах более выдерживать этот немой укор, нажал пальцем на клавиши. Трубка выскользнула из его ослабевших рук, а на глаза навернулись слезы.

Видения стали сменяться один за другим со скоростью перемещения цветных картинок в детском калейдоскопе: вот он, пятилетний мальчишка с ободранными коленками, ревет белугой, а мать, источающая дивный аромат ванили и корицы, ласково целует его в вихрастую голову.

Вот он, гордый первоклассник, с громадным букетом садовых гладиолусов идет на свой первый звонок, вцепившись в подол цветастой материнской юбки…

Дальше видение сменилось школьным двором с ватагой ребят — старшеклассников, обступивших плотного, коренастого Виталия. В глазах Круглова застыли слезы, взгляд загнанный, испуганный. Старшеклассники, мнившие себя королями микрорайона, требуют у него плату за проход в школу. Гопота была настроена враждебно… Круглый отнекивается, лепечет что-то невразумительное, и когда первый удар сбивает его с ног, появляется он — невысокого роста худенький чернявый мальчишка. Он смело расталкивает стену дворовой шпаны, становясь лицом к лицу к главарю, даже не глядя на онемевшего от ужаса Круглова. Восьмилетний Виталий, полуживой от страха, может только судорожно хватать ртом воздух, не спуская обалдевшего взгляда с не по-детски серьезного, властного лица парнишки. Старшеклассники вначале принимаются оскорбительно гоготать под свист и улюлюканье, но смех их разом обрывается, едва парнишка вытаскивает из кармана рогатку и, приладив увесистый камень, катапультирует его прямо в глаз главарю шайки старшеклассников….

Их тогда здорово побили, но с того самого дня Круглый, попавший под влияние этого невысокого, на редкость симпатичного, паренька, был готов идти за Лёшей Смолиным хоть на край света, признав в нем безоговорочного лидера. Виталик Круглов, смотрящий в рот своему самоуверенному другу, стал ему преданным вассалом, когда он, заявив в третьем классе о себе, как о школьном лидере, составил ему достойную партию в виде верного оруженосца. Куда Смолин туда и Круглов, будь то секция самбо, хоккей или битье стекол в соседских гаражах. Круглов во всем старался не отставать от бойкого друга, но заметно уступал ему в учебе — Алеша заглатывал книгу за книгой, а математические задачки щелкал как орехи. Именно там, в далеком детстве, и произошла та самая расстановка сил, закрепивших навсегда за Смолиным роль безоговорочного лидера, а за преданным Кругловым вакантное место правой руки короля, перед харизмой и лидерскими качествами которого склоняли колени одни за другим ровестники, подчиняясь железной воле Лёхи Смолы.

Выдохнув, Круглый провел рукой по глазам и с болью поморщился, затравленным взглядом обводя шикарно обставленную комнату Лики Рязанцевой. Уже теперь, с высоты прожитых лет и свершенных ошибок, он ясно отдавал себе отчет в том, что сознательно ступил на скользкий путь, в чем-то противясь самому себе, но свято чтя волю своего друга. Виталий знал, что это был не его выбор, здесь Белов оказался прав, это был выбор Леши Смолина, а он сам, привыкший во всем идти за своим лидером, просто не представлял другого выхода, кроме как следовать за ним.

Сколько раз Круглов мог соскочить с этого пути, пусть даже тогда, когда высадил Алексея на одной из Парижских улиц. Как так вышло, что его друг перешагнул ту тонкую грань, отделяющую добро от зла? Виноват ли в этом был сам Смолин или таков был злой рок его судьбы, но так или иначе, Круглов дождался своего друга, а когда тот вернулся из Легиона

совершенно другим человеком, одним своим присутствием и пожатием руки скрепил еще в детстве подписанный пакт о взаимовыручке. Круглов прекрасно видел, что творится в душе у Смолина и в какого зверя он превратился, но по странному стечению обстоятельств еще сильнее попадал под его влияние. Иногда, конечно, на него снисходило прозрение: он взбрыкивал, выказывал легкий бунт на корабле, но Смолин подавлял его бунтарские потуги в самом зачаточном состоянии одним лишь парализующим разум взглядом и Круглов был снова готов рваться на любые баррикады во имя победы их общего дела, а по сути дела самого Смолина. Несомненно, Круглого будоражил весь этот обманчивый антураж, присущий криминальному миру. Ему хотелось достатка, власти, денег, но не только ради всей этой мишуры он отрекся от собственного я и своей матери, а кроме того, он не мыслил своей жизни без друга, которому был предан так, как обычно предан верный пёс своему любимому и обожаемому хозяину. Жизнь Круглова строилась так, что на все была воля Смолина. Виталий по собственному желанию выбрал тот путь, на который ступил вместе со своим другом, пусть даже теперь эта жизненная дорога вела к развилке с отчим домом и материнской любовью… И вот в финале, раздавленный свалившимся на него горем, но не сломленный, навсегда потерявший мать, Круглый с ужасом поймал себя на мысли, что даже если бы ему еще раз предоставили право выбора, он бы, не сомневаясь, встал бы по правую руку от Алексея, заведомо зная, на что обрекает сам себя, связывая свою жизнь с такой сильной личностью с отрицательным способом подачи, как Смолин.

Очнувшись, Круглов молча поднял упавшую трубку и, бережно подержав ее около груди, положил в гнездо телефона, с невыразимой грустью рассматривая дорогой стационарны аппарат Анжелики с закосом под допотопные телефоны аристократов.

В комнату неслышно вошла Лика. Разделяя весь ужас и сумбур, царивший на душе у Круглова, она молча обняла его и поцеловала в макушку, прижав его бритую голову к своей пышной груди.

— Поплачь, быть может, станет лучше?

— Нет. — Виталий вырвался из объятий девушки, сцепил руки на затылке и молча уставился перед собой.

— Вот тут больно, понимаешь? — после длительного молчания прохрипел Круглов, прижимая руку к сердцу, — Где я ошибся, где?

Виталий вытер выступившие капельки пота со лба. Возможно, разгадка крылась в том, что ему нравилось все то, что импонировало Смолину. Одни и те же игрушки, девочки, марки джинсов, автомобилей, запах власти, денег, свободы и, конечно, одна единственная женщина, Вероника Азарова, на которую как две капли воды смахивала Рязанцева Анжелика.

Лика понимающе хранила молчание, а мысли Круглого снова вернулись к матери, которой, как он полагал, уже успели сообщить о взрыве, в результате которого погиб ее единственный сын.

— Значит судьба такая… — повторил он слова Смолина, поймав напряженный взгляд Анжелики. Его морозило второй день, но он упорно не хотел признаваться самому себе в болезни. Температура по всей видимости поднялась до тридцати семи и восьми градусов, а Круглов, не признающий никакой химии в лекарствах, по-прежнему не сказал Лике о своем недомогании.

«Сначала дело! Подумаешь, температура, вот Леха там в «Дельфине»! Он все, что у меня осталось в этом мире, и я клянусь, Леха, скоро ты будешь на свободе, мой единственный друг!» — Круглов с невыразимой благодарностью вспомнил тот день, когда Алексей поехал вызволять его, рискуя не только своей жизнью, но и судьбой собственного сына.

«Разве есть у меня выбор? Куда он, туда и я!»

Приказав себе не думать о матери, кусая губы, он сдерживал наворачивающиеся на глаза слезы, размышляя о грядущем завтрашнем дне. Лицо матери так и стояло перед глазами, такой, какой он видел ее в последний раз на суде — опухшей от слез, состарившейся лет на десять, поседевшей…

— Ей так будет лучше… — вслух произнес Круглов, поднимаясь со стула, — Лучше… Лучше мертвый сын, чем жизнь в постоянном стрессе…

— Виталик, пойдем, я покормлю тебя! — Рязанцева, так же не находившая места от волнения, вела себя неестественно и скованно в присутствии Круглова. Похороны отца опустошили ее, выпили до дна. Страх терзал душу, но та самая авантюрная жилка, присущая ей с самого детства, не позволяла раскиснуть.