Игра
Шрифт:
— Что? Ночью, на старой дороге, в лесу… И они не смогли их остановить?
— Так они говорят, — пожал плечами староста.
— А вы, значит, такой же ночью отбились от тех, кого в лесу не смогли остановить свободные? — губы Старого скривились в саркастической улыбке. — Селяне теперь — лучшие бойцы в округе, так? Пора дружинников в караульные набирать, так? Сколько хоть было их, этих конных? А?
— Не знаю. Точно не знаю.
— А мои говорят, что немного их было… Совсем немного. Понимаешь?
— …По следам,
Они помолчали немного, думая над этим.
— У нас есть погибшие, Старый. И среди погибших — свободные. Они пришли и бились вместе с нами. В нашей земле — их кровь. Мы будем платить им за помощь. Сегодня они получат часть урожая.
Солнце пригревало все сильнее. Повозки постепенно освобождались от грузов. Охрана становилась спокойнее.
— Староста, зачем ты вызвал меня сюда? Что еще ты хочешь мне сказать? Договор твоего села со свободными не касается хранителей.
— Старый, я пришел к тебе, потому что свободные утверждают, что хранители — их кровные враги.
— Это так, — усмехнулся, подтверждая, Старый.
— Они требуют, чтобы мы прекратили торговлю с вами. Вот, почему я здесь.
Хранитель поднял голову и в первый раз за встречу посмотрел прямо в глаза старосте. Тот подтвердил кивком то, что только что было произнесено вслух.
— А ты хорошо понимаешь, что это значит, староста? Ты понимаешь, что у вас не будет больше наших учителей, наших лекарей. У вас не будет нашей одежды. В неурожай мы не поможем вам, как бывало раньше, своими запасами. Ты понимаешь, что мы запремся, как это уже было, затворимся и снова будем ждать? Мы можем ждать долго, очень долго. Мы умеем ждать.
— Старый, я все понимаю. Но надо же что-то делать. Пока хуже всех — только нам.
— Это так, — покивал головой, как старая птица, Старый.
Они помолчали еще, греясь в лучах поднявшегося над горизонтом солнца.
— А что ты скажешь о бродяге? — теперь уже Старый начал очередной раунд.
— Это человек патруля. Так он сам сказал.
— Да? — живо повернулся Старый. — И патрульного, выходит, свободные тоже пропустили через лес? Так, значит? Становится все непонятнее и все страшнее для меня, староста. Я не люблю, когда так много непонятного.
Староста пожал мощными плечами:
— Правда, сержант, вроде, не сразу признал за своего… А он, бродяга этот, Найф, — староста произнес это имя, сморщившись, как от горького лекарства. — Он не говорит, как прошел через лес. Он просто хочет идти на север. Он просит, чтобы его скорее пропустили. И он всё твердит о конных, которые копят силы на юге, за лесами.
— Угу, угу… Копят, копят… А свободные нам раньше ничего такого не говорили… И кто из них теперь лжет? И для чего?
Они снова посидели молча, обдумывая еще раз, что уже сказано, что еще стоит спросить.
— Скажи мне, пока
— В селе-то? Ночью? Один… Или двое… Они унесли тела.
— Та-ак, — оперся Старый руками о колени, закачался на месте, как от скрываемой от всех, но все же сильной боли. — А сколько своих оставили у вас конные? Какое у них оружие? Кто они?
— Тел нет. Они унесли всех раненых и убитых.
— Ты понимаешь, что если их было не много, то раненых и убитых — и того меньше?
— Я ничего не понимаю уже. Я знаю одно: у меня этой ночью пропал сын, — староста говорил медленно, равнодушно и устало.
— Кто? — дернулся хранитель. — Как пропал? Убит? В бою?
— Младший мой… Да, не знаю я, как он пропал, не знаю! Увезли, может, утащили эти. Среди убитых нет его — и то слава богу… Жена вот плачет…
Они помолчали немного. И вдруг староста схватил старого хранителя за плечи и припал губами к его уху, не обращая внимания на подобравшихся и напрягшихся охранников:
— Вань, помоги, научи, а… Совсем запутался я. Ночью — свободные с оружием в селе. Никогда мы их не пускали с оружием — ты же знаешь. А сейчас патрульные в селе. Ходят, как дома. Смотрят чего-то… Сын вот пропал. Конные эти. Найф этот. Бродяга. У меня семеро дружинников погибли за ночь. Се-ме-ро! Не было такого никогда! И еще раненые…
— Постой, Лёш. Погоди. Есть у меня одна мысль.
Старый оглянулся на своих, сделал какой-то знак рукой. Из ворот выскочили еще с полдюжины арбалетчиков, встали между скамейкой и опушкой леса.
— С тобой свободных нет? Вот тут, среди твоих — точно нет?
— Нет, это все наши, с села.
— Ну, смотри тогда, — Старый махнул рукой, и из ворот на мгновение показалась фигура в узнаваемой бесформенной одёжке без пуговиц. Руки связаны за спиной, на голове черный мешок. За спиной свободного маячил огромный охранник. Тут же он рывком втащил пленного обратно.
Староста медленно повернулся к хранителю:
— Так, значит…
— Ничего это не значит, Лёха! — победительно улыбался Старый. — Вот, скажи: мы с тобой сколько друг друга знаем?
— С детства.
— С детства. Вот. А свободных ты этих, когда увидел?
— Сегодня — в первый раз. Они пришли на сполох.
— Нам с тобой, понимаешь, нам с тобой, — он выделил интонацией эти слова, — надо вместе держаться, вот и не будет у тебя тогда никаких заморочек. Нам, хранителям, не нужен какой-то договор с селом. Мы, хранители, не требуем никакого разрыва отношений. Мы оставляем вам учителя и лекаря. Я, слышишь, лично я обещаю тебе помощь, если что. И наплевать мне, что там говорят патрульные или свободные. Ты слышал, чтобы я не исполнял, если что обещал?