Игра
Шрифт:
Обстановка была не яснее яйца - болтуна:
Английский король Эдди Первый то ли лез в Шотландию, то ли ее куда-то не отпускал, принц Эдди утешался архитектурой, стихосложением и наложником Пьером Гальвестоном, не обращая внимания на Бетти, а может Бесси, в общем на Изабеллу Французскую, которую за пристрастие к декольте благодарный народ прозвал “Французская Ключица”.
При Эдди Первом была еще Королева - мать, чья мать я так и не понял, но вроде бы принца Эдди.
В чем-то был замешан Архиепископ Кентербери, многочисленные кланы начинавшиеся с приставки “Мак”,
Речи Раймона окончательно сбили меня с толку. Я запутался в бесконечных Робби, Эдди, Бесси, и прочих и аккуратно спросил, за какую связь казнят малыша Вилли.
– У вас все мысли об одном!
– возмутился Раймон, - Вы - эротоман, Даниель. Вилли - народный шотландский герой. То ли не дает Эдди в Шотландию лезть, то ли сам лезет в Англию. В общем, он брал у богатых и давал бедным. За это его казнят.
Вскоре вернулись с прогулки Корчмарь и Смерд. Смерд рассказал мне, что пойманных ведьм, о которых мечтал Иоганн Швердтляйн, напоказ возят по городу. Их четверо: мать и три ее дочери - девятнадцати, четырнадцати и десяти лет они едва говорят по-английски, бормочут что-то на наречии называемом “ром”, и побирались в порту, по нищенскому жалобному обычаю клянча монетку во имя “Машутки, которая Боженьку спонародила”.
Так как цыганские попрошайки непременно имели в виду Богородицу, тамплиеры не смогли сего кощунства перенесть и арестовали женщин по всей строгости.
Храмовникам было откровенно нечего делать. Скорее всего побирушки отбились от табора, а может быть по обычаю своего народа женщины собирали деньги, пока мужчины ждали в предместьях.
Иоганн услышав новость, расцвел, облачился в черную магистерскую мантию и поскакал собачьим галопчиком в судебную залу - нарываться на тамплиеров. Весопляс взялся его сопровождать, как охранник и паж.
А я думал о Ноэми.
Так долго думал, что в Глазго начался дождь. И вообще над всей Британией и островами Оркнейскими и Фолклендскими и над островом Мэн и над Ирландией и над Хайлендом.
И промокли яблоки и лошади и овечьи стада, и понтонные лодки, и пивоварни и колеса водяных мельниц, и хмель на стенах аббатства Кентерберри и горностаи в монастырском саду, и Эдди Первый, который в замковом дворе играл с министром в тавлейную игру…
Промокли ферзи и ладьи и слоны, и кони, и принц Эдди, раскачивающий на качелях своего Пьера Гальвестона…
Промок перламутровый плащ его и ученая собачонка Изабеллы, и сама Изабелла вышивавшая в саду на пяльцах и разобиженная на весь свет.
А еще простужался Весопляс стоя у ворот Судебной Палаты Глазго. Как жеребенок - краюху хлеба, он хватал губами ветер жестокий и йодистый, и скалил белые лисьи резцы в пустоту, потому что я думал о Ноэми.
Вечером, когда развиднелось небо, я увидел, как Ноэми вышла босиком в палисадник “Святой Вальпурги”, слегка повела плечами и без усилий легла на воздух, глубоко вздохнув, как купальщица в холодной воде.
Женское лоно ее звучало, как пастушья флейта. Потом ее тело померкло, распустилось, как
Но тут же в саду появился Луис, а с ним и Раймон, они о чем-то спорили, и следа не оставили от моего дождя и Ноэми.
Теперь я не сомневался, что ее зовут Наамах. На губах своих я почувствовал горький налет, вроде сока одуванчика, в комнате оставаться было невыносимо, я растолкал Смерда и послал вместе с ним Раймону записку, почему-то не решившись переговорить с глазу на глаз.
В записке я черкнул только одно слово: Согласен.
Вскоре она вернулась ко мне, на обороте рукой Раймона было написано: Цена ваша.
Мне стало нехорошо, будто после болезни впервые встал на ноги. Ни знаменье креста, ни молитвы не шли на ум, впервые со времен Авиньона я захотел исповедаться.
Выглянул в окно - на улице в очередной раз торчал священник из церкви Сент - Мартин, С легкой руки Весопляса к нему приклеилось прозвище отец Делирий Клеменс. По сравнению с ним даже христолюбивый Плакса был агнцем.
Отец Делирий еще два года назад ратовал о закрытии гостиницы Мони, но его просьбу отклонил магистрат. Теперь Делирий с жуткой пунктуальностью, по средам и пятницам в шесть часов пополудни являлся к калитке “Вальпурги” и в сопровождении двух мальчишек из церковного хора распевал Псалмы.
Иногда он топтался на месте, немелодично припевая:
– Так плясал король Давид! Давид играше, Давид скакаше, весе-олыми ногами!
“Вальпургу” он не называл иначе, как смрадный вертеп, вместилище всех дьяволов ада. Самое противное, что Делирий был неподкупен и молод. Будь он пожилым - жители Глазго могли бы надеяться на то, что козломордого аскета скоро сволокут на кладбище.
В тот день отец Делирий имел стигматы.
Действительно, ладони, которые он совал прохожим были измазаны кровью - возможно то была кровь куриная.
А может быть - свинячья, но уж никак не Христова и не Делириева.
А еще - он не любил Ноэми.
Так стало душно и гадко, что я на вдохе махнул под мелким банковским почерком Раймона “Цена ваша” - краткое слово: “Ноэми”.
Раймон нашей переписке с этажа на этаж не удивлялся - он добродушно принял правила игры.
Я ждал, что от меня потребуют подписи кровью, или доплаты, но так и уснул в кресле, не дождавшись.
Заполночь возвратился из Судебной палаты Весопляс. Он был почтителен и услужлив как всегда, приказал Корчмарю и Смерду наполнить подогретой водой банную бочку в пристройке.
Когда оба мы отмокали в бочке, я заметил, что Весопляс бледен и беспокоен. Руки у него дрожали, когда он намыливал мне спину и плечи, я усадил его рядом с собой, налил вина и приказал расслабиться в теплой воде, разгладил сведенные мышцы на бедре его.
Весопляс усмехнулся.
– Кончено их дело, - и рассказал мне о том, что видел на процессе - как выяснилось, наш студентик Луис, помимо всего прочего, служил писарем в инквизиционной палате.