Играй против правил. Как нестандартные решения спасают жизни и миллиардные бюджеты
Шрифт:
Несмотря на роль информатора, я был откровенным защитником работников дома престарелых. Рабочее время было долгим, работа тяжелой; но что действительно беспокоило меня, так это низкая заработная плата. Сотрудникам надо было организоваться, поэтому я направил все усилия на то, чтобы убедить их присоединиться к Межнациональному союзу работников сферы обслуживания. Я делал это не для себя. Я знал, что вернусь в колледж. Я думал, что сотрудники не получают того, что им причитается, и собирался изо всех сил бороться с менеджером за них.
Проблема состояла в том, что менеджером была моя мать.
После того как все дети пошли в школу, мама вернулась
И все же я был удивлен ее ответом. Она меня уволила.
Я знал, что это незаконно, и сказал ей об этом.
– Я могу позвонить в Министерство труда, и ты окажешься по уши в дерьме, – сказал я.
Она посмотрела на меня.
– Если они смогут тебя найти.
Итак, я потерял работу, расследование в отношении мамы не проводилось, а сотрудники голосовали против профсоюза. Полное поражение. Но я все еще думал, что поступил правильно. Я продолжил эту схему – праведно высказываться – на моей следующей работе, на заводе Форда.
В этот раз я собирал место крепления для дифференциала заднего моста на Mercury Bobcat. У меня была восьмидесятичасовая рабочая неделя. Если я работал более восьми часов в день, то получал полуторную плату, двойную оплату по субботам и тройную – по воскресеньям. Это было в 1976 году, и я зарабатывал шестьдесят тысяч долларов в год, довольно хорошие деньги для того времени. Я мог бы оставаться там в течение многих лет. Но если я думал, что что-то сломано или плохо работает, я хотел это исправить. Однажды на заводе мне пришло в голову, что рабочий процесс был неэффективен – у нас было два человека, выполняющих работу, которую мог бы выполнить один. Мой напарник и я изменили процесс сборки, и это означало, что один делал работу, а другой брал часовой перерыв. Это означало нарушение правил, но процесс стал более эффективным (и никому не причиняло вреда, потому что мы запасались пачкой сигарет и несколькими журналами, чтобы скоротать время).
В какой-то момент подошел представитель профсоюза.
– Что вы делаете? – спросил он меня. – Где ваш напарник?
– Он снаружи, – сказал я.
– Что здесь происходит?
– Легче работать так.
– Вы не можете менять рабочий процесс, – сказал он. – Он слишком специфичен. Профсоюз занимается этим. Прекратите это, или это будет стоить нам работы.
Я стоял там в тяжелых ботинках, джинсах, толстовке, комбинезоне, очках и берушах; изо рта у меня свисала сигарета, и я был весь в смазке. А он был в брюках, белой рубашке и красном галстуке. Я посмотрел на него и сказал:
– Знаете, я тот человек, который на самом деле улучшил процесс, и вы говорите мне, что я не могу это сделать, стоя в чистенькой белой рубашке. Как вы получили эту работу?
– У вас должен быть диплом, – сказал он.
Я вернулся домой, открыл перечень предметов университета штата Уэйн и обвел кружками предметы, которые я уже прошел. Потом обвел квадратами те предметы, которыми я занимался и не сдал, хотя мог бы легко с ними покончить, если бы уделял занятиям больше внимания. Потом решил, диплом по какой специальности я могу получить за кратчайшее время.
И со своим средним баллом 1,79 я вернулся
Этот ранний опыт работы научил меня, что правильное и неправильное часто конкурируют друг с другом, и даже когда вы делаете что-то правильно, вы можете делать что-то неправильно. Когда в своей карьере я получил больше возможностей для управления, я смог сделать большее, чем просто агитировать за перемены: я мог менять что-то сам.
Это, по сути, одна из обязанностей лидера – проникнуть вглубь организации и установить четкие ориентиры того, что является правильным.
Например, «Этна» нанимает некоторое количество врачей, чтобы помочь нам оценить терапию и определить страховое покрытие, но иногда после выхода к нам они забывают свою врачебную миссию. Однажды я получил письмо от нового застрахованного, у которого была гипертония. Он объяснял, что лекарство, которое оплачивалось его предыдущей страховой компанией, отсутствует в нашем формуляре, поэтому «Этна» требует, чтобы он использовал «ступенчатую терапию» [14] , или попробовал менее дорогие лекарства прежде, чем мы оплатим ему то, к которому он привык.
14
Тактика подбора лечения, когда начинают с самых «слабых» препаратов, постепенно переходя к более «сильным».
Мужчина утверждал, что у него есть и другие проблемы со здоровьем, и прислал файл медицинской карты, в которой на восьмой странице было указано, что у него есть повреждение зрительного нерва [15] .
Он был прав. Учитывая серьезность состояния, ему не нужна была ступенчатая терапия.
Я позвонил врачу, который занимался этим случаем.
«Зачем вы вмешиваетесь в лечение гипертонии человека, у которого уже есть повреждение зрительного нерва? – спросил я. – Неужели мы хотим сделать его слепым?»
15
Возможное осложнение гипертонической болезни.
Врач сказал, что требовал ступенчатую терапию в соответствии с нашей политикой. Он просто следовал правилам.
«В чем заключается ваша работа? – спросил я. – Она состоит в том, чтобы убедиться, что мы никому не навредим и что каждый получает верное лечение. Работайте головой. Вы – врач. Вы были обязаны изучить всю карту этого человека и одобрить препарат».
Это был классический пример человека, который думал, что делает все правильно, но не делал того лишнего шага, который был нужен, чтобы сделать все правильно. Что такого есть в нашей человечности, что мы каждый день приносим на работу? Это способность распознавать потребности других и находить способы уменьшить их страдания, предлагать комфорт и хорошо относиться к людям.