Игрок
Шрифт:
— А где Андрей Николаевич? — спрашивает мама у Жен, в то время как мою голову разматывают.
— На операции, — мой доктор лаконичен донельзя.
Я уже успел соскучиться по ее голосу, прислушиваюсь, пытаюсь определить в каком она настроении. Но это сложно. Рядом с моей мамой она всегда какая-то кислая. Будто, если станет хоть чуточку подружелюбнее, ее обвинят в капитуляции по всем фронтам.
— У него все та же ассистентка? — спрашиваю, пытаясь подбить ее на дальнейший
— Да, — и снова так же сухо и кратко.
Дуется, она дуется на Капранова. Я бы рассмеялся, но ведь обидится, боюсь. К Капранову ее не подпускают, к маме она сама не подходит. Чем она вообще в больнице теперь занимается?
Последний лоскут бинта наконец снят, и я поднимаю руку, чтобы коснуться собственного носа. У меня раньше на нем была горбинка, но от нее обещали избавиться в рамках операции. Смешно, если учесть, что вместо носа у меня еще несколько дней назад был страшный крючок. Надеюсь, хоть кто-нибудь из журналистов снимет меня в профиль, иначе такое богатство — и насмарку.
— Ну что, я похож на себя прежнего?
— Ох, милый… как бы тебе сказать, — отвечает мама. — Пока не очень.
От ее слов я начинаю смеяться. Врачи тоже подозрительно хмыкают.
— Поверьте, Кирилл, стоит чуть-чуть подождать, прежде чем с газетчиками общаться. Разве что прорвутся сквозь наши бастионы, — сообщает мне Жен.
— Прорвутся? — спрашиваю.
— А вы думали, у нас тут мирно? Шутите? Я припарковалась сегодня за два квартала — сплошные фургончики. И ведь пропуска на территорию больницы где-то достали.
— Ими обычно охранники приторговывают. Но вы пожалейте болезных, Жен Санна, им камеры тащить, а вы…
— Пять раз поскользнулась. Их стараниями мы скоро собственные, а не ваши переломы лечить возьмемся.
Пластик хмыкает.
— Ох, Кира, — вздыхает мама, поддерживая тему, а я кривлюсь от такого обращения. — Ты думаешь, я просто так, что ли, больницу совсем не покидаю? Да ведь как за дверь ступишь — оглохнуть страшно.
— Это, вроде, забавно, — говорю, поворачиваясь к хирургу. — Я бы хотел улыбнуться. Можно попробовать улыбнуться? — спрашиваю доктора, не забывая про зашитые губы.
— Только без фанатизма, — предупреждает доктор.
Пытаюсь приподнять уголки губ. Мышцы лица будто атрофировались за время бездействия, но со второй попытки выходит, и мама даже в ладоши хлопает.
Жен дежурит (услышал, как медсестры об этом говорили), и я сделал все возможное, чтобы выставить родителей из больницы. Она еще не знает, что моих родных нет, но во время вечерней проверки состояния точно выяснит. Сижу, бестолково повернув голову к выходу, и жду. Не знаю сколько, но у меня занятий не прорва, а ожидание уже почти привычно. По крайней мере, когда поблизости
— Открывайте рот, — говорит Жен, присаживаясь на кровать рядом со мной.
— Отравить меня вздумали?
— Предпочитаю расправляться с людьми помощью скальпеля. — После этого она вкладывает мне в рот дольку апельсина. Безумно сладкого, сочного. Даже не помню, когда мне в последний раз такие попадались.
— Например с моей матушкой. — Смешок. — Ай да Рашид. Я прямо ревную. Так рассорить дам, не завязав интрижку ни с одной из них… Это ж кем надо быть?
Она хмыкает.
— С чего вы взяли, что у нас с Рашидом не было интрижки? А у вашей мамы?
— Эй, Жан Санна, вы полегче, гипс-то тяжелый. — Хохочет и отправляет мне в рот новую дольку.
Словно бы невзначай касаюсь языком соленой кожи ее пальца, отчего прижатое к моей ноге бедро начинает ощущаться в тысячу раз острее. Это напоминает мне о главном:
— Я собирался попросить у вас прощения, но вы прятались, и извинения запоздали.
— Я пряталась не от вас.
— О, я уверен, что не от меня. Я-то беспомощен, а вот у мамы и папы по две руки и две ноги. С таким набором можно запросто сграбастать любого врача и сбежать. — Она суховато, но все же усмехается. — Тем не менее простите, вышло неловко.
— Это один из возможных побочных эффектов наркоза. Вам не за что извиняться.
— Интересно, вы все, что вам не нравится, можете объяснить с точки зрения науки?
Она спорить не спешит, вместо этого просто жует апельсин. Мысль о том, что он у нас один на двоих, мне очень нравится.
Кстати, Жен сидит просто непозволительно близко. Действительно списывает мое поведение на действие лекарств. Вот ведь смешная…
— Сколько людей погибло? — Этот вопрос я еще не задавал. Не знал, что почувствую, если узнаю, насколько плохи дела.
— Триста четырнадцать человек, — отвечает без запинки.
— Знаете, я отказал людям в финансировании разработок лекарства. Это последнее, что некоторые их них услышали, а теперь еще и семьи остались, группу распустят, кого-то уволят…
— У вас наверняка были причины.
— Были, — киваю. — Но от моего решения их катастрофа только больше.
— Ну так сделайте добро. Пусть накажут виноватых, а не бедного главного бухгалтера, как это всегда в России бывает, и добейтесь выплаты компенсаций. Это будет правильно. Тогда ваш отказ от своевременной трепанации станет не напрасен. Помнится, так он и позиционировался. Надеюсь, вы еще помните об этом? Я вот помню.