Игрок

Риддер Аристарх

И снизу приписка.

«Ключ от твоей квартиры на кухонном столе. Вещи я забрала.

17 мая 1972.

Теперь уже твоя бывшая невеста.»

Вот это поворот! Что-то я не помню, чтобы мы с Алёной ругались, да ещё и так сильно. Она была девушкой яркой, но тщеславной и прощала мне богемный образ жизни писателя, ради знакомств, которыми можно было хвастаться перед подругами и интересных событий, на которые у меня всегда были приглашения.

Алёна

меня бросила значительно позднее, когда я уже стал инвалидом, а следовательно «бесперспективным».

Честно сказать, я вздыхаю с облегчением. «Баба с воза, кобыле легче». Я помню, что у нас с ней так ничего и не получилось. Пусть виной всему и был тот злосчастный случай в Крыму, но всё-таки обида на Алёну преследовала меня очень долго. А так, переживаний от разлуки никаких. Посторонний, почти забытый человек.

В рассуждениях о внезапно бросившей меня подруге из прошлого, я как-то привыкаю к окружающей меня действительности. К молодому телу, к моей старой квартире, к яркому и тёплому солнцу за окном. Не похоже это всё на бред умирающего мозга. Слишком подробное.

И вообще, вдруг это не глюки, а что-то совсем иное? Второй шанс, реинкарнация, путешествие в прошлое, не знаю. Но в любом случае раз уж этот самый второй шанс мне выпал, то грех им не воспользоваться.

А еще, прощальное письмо Алёны подсказывает мне две вещи.

Какая сейчас дата и самое главное, какие у меня нынешнего планы на следующие несколько месяцев.

Мне же издательство заказало роман о виноделах! И именно сегодня я приглашён в «Прагу», на закрытую дегустацию новинок крымских заводов, которую организовали для чиновников из Мосторга и директоров ресторанов.

Я очень хорошо помню это время, и сейчас словно сверяю свои новые чувства с воспоминаниями. Тогда всё считалось таким обычным, а сейчас самое простое действие кажется мне удивительным.

Щёлкаю оконным шпингалетом, и в комнату врывается шум московской весны. Несмотря на календарь, лето уже практически вступает в свои права. На улице очень солнечно и столбик термометра замер на отметке 24 градуса, и это в тени! Погода ясно даёт понять, что одеться мне нужно легко.

В одних трусах и майке-алкоголичке, даже странно, что в молодости, а сейчас мне всего 25, мне нравилось носить их, я прохожу в кухню.

Хоть Алёна в своей записке и написала, что я пришёл вчера домой пьяным, но сушняка или головной боли совершенно не чувствуется. Вот что называется – повезло.

Зато желание своими руками приготовить завтрак и заварить чай, желательно с травами, чабрецом или зверобоем, у меня огого какое сильное! Как-никак я этих радостей, которые другие люди и за радость-то не считают, был лишён очень и очень долго. Так что наслаждаюсь этими простыми вещами, даже боясь в глубине души, что меня реанимируют и вернут в постылое будущее.

С квартирой мне откровенно повезло, как и со многим другим, на заре моей писателской жизни. Складывается впечатление, что судьба щедро раздавала мне авансы, чтобы потом, буквально за несколько дней всё отобрать.

Свой первый сборник рассказов я опубликовал в 17 лет. Вряд ли его заметили из за больших художественных достоинств. Скорее заинтересовались

самим автором. Упрямый и пробивной мальчишка-детдомовец, без знакомств и связей поступивший в Литинститут имени Горького.

Самым молодым членом Союза Писателей я не стал, оставив пальму первенства 19-летнему Евтушенко, но в двадцать один год уже обзавёлся заветной корочкой. В отличие от избалованных «коренных москвичей» я хватался за любые заказы издательства. Писал повести о хлеборобах и мелиораторах, спортсменах и манекенщицах.

Мне были интересны люди, как таковые. Их мотивы, поступки и психология, и это прекрасно пересекалось с другим моим увлечением, которое позволяло жить не только безбедно, но порой и с шиком.

Когда я защитил диплом, и прав на пребывание в ВУЗовской общаге не стало, оказалось, что собственной жилплощади я не имею. Как раз в ту пору я закончил повесть о монтажниках высотниках, тех самых, что «не кочегары и не плотники», обогатившую Литфонд сразу на несколько десятков жилищных ордеров.

Начальство оценило мои успехи, и неожиданно для самого себя, из обшарпанной комнатушки на четырёх человек я переехал в новую двушку на Калининском проспекте, с отдельным, как и положено писателю, кабинетом в двадцать квадратных метров.

Кухня встречает меня тихим дребезжание холодильника Зил. Он у меня сейчас вполне соответствует духу времени, закруглённые линии, блестящая никелированная ручка и большой чёрный бытовой трансформатор, который стоит сверху.

В холодильнике обнаруживается батон колбасного сыра, даже странно, что в молодости я ел эту гадость, сливочное масло в маслёнке, пяток яиц, початая бутылка молока и докторская колбаса.

В навесном ящике над холодильником нахожу хлеб, чай и заветную трёхлитровую банку с травами. Так и есть зверобой и чабрец. Обожаю это сочетание!

Пока руки заняты приготовлением омлета, деланием сразу двух бутербродов – колбасный сыр оказывается парадоксально вкусным – и завариванием чая, я размышляю.

Это дело настолько затягивает, что я продолжаю думать и за завтраком, наслаждаясь ароматным, собственноручно заваренным чаем.

Роман о крымских виноделах был моей давней мечтой. Культура, которая пошла ещё от древних греков и развивалась в генуэзских колониях, впитала в себя традиции множества народов. Несмотря на шутки коллег, что «Пускать Евстигнеева на винзавод, как козла в огород», я упорно шёл к своей цели, обивал множество порогов и прошел через десятки кабинетов.

Но сейчас я этого не просто не хочу. При одной мысли о поездке меня охватывает ужас. Слишком мрачные остались воспоминания так, что даже само слово Ялта вызывает фантомные боли.

Я даже и не замечаю, как погружаюсь в воспоминания о том, что случится всего через полтора месяца…

* * *

– У меня есть деньги… много денег… – вру я, с трудом шевеля разбитыми губами.

Своей ложью я покупаю себе ещё несколько минут жизни. Если я стану налётчикам неинтересен, то мой труп останется остывать здесь на дороге, рядом с Юрой.