Игрушка для генерала
Шрифт:
В горле невыносимо пересохло, а сердце билось, как бешеное в груди. Я вижу его всего лишь третий раз… а внутри такое чувство, что всю эту никчемную жизнь я ждала именно этого момента. Да, я понимала, что генерал руководит всем этим жутким механизмом, что им прописаны законы для нас, что это по его приказу тех, кто не прошел отбор, вышвыривают, как собак за пределы сектора, он и есть то самое Зло, которое владеет всеми нами безраздельно. Тот, кто несет ответственность за высохшие кости на пустыре, за то, что нас пытают в жутком корпусе без окон и все равно я не могла ничего поделать с собой. Эмоции жили отдельно от
Владимир поравнялся со мной, и я на мгновение закрыла глаза, в изнеможении, снова впитывая этот сумасшедший запах, стараясь запомнить, чтобы смаковать потом в своей комнате. Пола его плаща задела рукав моего платья, и я судорожно сглотнула, провожая его взглядом. Такого высокого, на полторы головы выше меня самой, мощного, огромного, излучающего первобытную силу на расстоянии. Превосходство и неограниченную, порабощающую власть. Ветер развевал его черные волосы, и я тронула непроизвольно свои… Если коснуться… хотя бы раз… сжала пальцы в кулак до хруста.
– Прекрати, – я вздрогнула и увидела, как девчонка с первой шеренги обернулась ко мне, – не смотри так… не смотри…!
Отвернулась, завидев надзирателя, сканирующего ряды. Я смотрела ей в спину – ДР24. Достигшая четвертого уровня. Почему она мне это сказала?
Снова обернулась и пристально посмотрела мне в глаза, я опустила взгляд.
Филин называл имена тех, кто будет отобран, а я пыталась рассмотреть генерала за их спинами. Он стоял рядом с Филиппом, широко расставив длинные ноги в высоких сапогах, сложив руки, затянутые в перчатки, на груди. В военном мундире, фуражке. И для меня не было никого красивее его…никого мужественнее.
Владимир смотрел на всех нас и в то же время сквозь нас. Я еще ни разу не слышала его. Всегда говорил только Филин. Но сегодня впервые заговорил он сам, и этот низкий тембр заставил меня закрыть глаза, чтобы не застонать вслух. Если голосом можно касаться, то именно сейчас мне казалось, что мое сердце и душа взяты в тиски, и пальцы в перчатках сжимают их все сильнее, мешая мне дышать. На безымянном пальце блестела печатка с символами, и я изо всех сил пыталась ее рассмотреть.
Рассмотрела. Не сейчас, а спустя некоторое время, когда отряд покидал пределы сектора, чтобы отправится в закрытый. В тот самый, где пройдет отбор. Владимир прошел мимо меня снова, и я впилась взглядом в его руку, рассматривая красно-желтый метал с гравировкой.
Я узнала эти буквы. Это те самые, которые выбиты на моей одежде вместе с номером.
Я не поняла, что улыбаюсь. Какое совпадение. Пока меня не задела локтем ДР24.
– Идем!
Я сглотнула слюну и засеменила следом за ней. Она шла в сторону жилых корпусов, а потом вдруг резко свернула за здание, а я, словно поняла ее, и пошла следом. Внезапно она прижала меня к стене, буквально впечатала в нее за плечи так, что я ударилась больно затылком.
– Ты что? – зашипела я, глядя ей в глаза.
– Прекрати! Он – Смерть! Он – Зло! Монстр! Чудовище! Прекрати! Он – убица! Он тот, кто пытает нас, он тот, кто уничтожает нас. Он НКВДист! Знаешь кто это?
Ее зеленые глаза сверкали, а у меня по коже расползались мурашки от ощущения, что она видит мои мысли, ковыряется в моей голове.
– Не могу! – прошептала и перехватила ее руку за запястье.
– Тогда молись, чтоб тебя не выбрали. Лучше быть изгоем и сдохнуть, чем
Мое сердце колотилось в горле. Я понимала только одно, что мы говорим о чем-то, о чем говорить нельзя.
– И не ходи за мной!
Она отшвырнула меня от себя и скрылась по направлению к центральному входу в серое здание жилых отсеков.
Ночью я не могла уснуть, я знала, что он еще не уехал, он в том здании, которого я боялась больше всего в своей жизни, в том самом, где меня пытали и погружали в пучину боли и ужаса…скорее всего, по его приказу.
Я легла в постель и наконец–то, закрыв глаза, смогла смаковать каждое мгновение этого вечера. Перебирать по крупицам, отсеивать самое драгоценное, чтобы спрятать в шкатулку памяти и иногда вытаскивать, любоваться. В темноте, в тишине.
Но я так и не уснула. Внутри поднималось дикое желание увидеть его еще раз. Жадное, безумное. И я не могла сказать себе «нет».
Они уедут на рассвете и, если я спрячусь, укроюсь в ночном мраке, никто меня не заметит. Никому нет дела до нас. Понимала, что это рискованно и опасно, но соблазн был настолько велик, что у меня сводило скулы. Мысль о том, что следующий раз будет только через год, придавала моему желанию окрас отчаяния.
Быстро оделась и юркнула по коридору вниз. Вылезла через окно на первом этаже и побежала в сторону безымянного корпуса, затаилась за кустами, дрожа от холода, пряча руки в натянутых по самые кончики пальцев рукавах пальто.
Лучше бы я этого не делала. Лучше бы лежала в постели и перебирала свои «драгоценные» воспоминания, потому что то, что я увидела, перевернуло все. Разделило мою жизнь на до и после.
С корпуса выносили людей, их швыряли прямо на обледенелую землю в нескольких шагах от меня, и я с ужасом узнавала в них тех, кого сегодня якобы отобрали. Хотя в них уже вряд ли можно было узнать людей. Истерзанные, избитые – они походили на куски мяса.
А потом надзиратели вытащили ту самую девчонку – ДР24, ее не бросили к остальным, ее потащили за волосы ко второму корпусу. Волоком по обледенелой земле, я видела, как она упирается ногами, слышала, как кричит и умоляет. Пригнувшись к земле, я юркнула в приоткрытые ворота, прокралась за ними и застыла, увидев наяву все то, что мне показывали на экранах в том страшном корпусе.
Ее насиловали надзиратели. Все шестеро. Они драли ее на части, били ногами, швыряли к стене, ставили на колени, каждый тянул на себя истерзанное женское тело. Я слышала их брань и ее крики, звуки ударов, ее захлебывающиеся стоны и, стиснув пальцы, зажмурив глаза, понимала, что оцепенела, что внутри меня зарождается сумасшедшая волна ярости и боли, что меня душат слезы.
Они оставили ее спустя час, а я все это время сидела в кустах, кусая губы до крови, чувствуя, как схожу с ума от ужаса и жалости. Они больше не были для меня безликими, на которых нельзя смотреть…у них появилось лицо. Ее лицо, искажённое от боли, опухшее, с кровоподтеками, разодранным ртом, заплаканное. И я никогда не забуду рычание надзирателей, глумящихся над ее телом. Вот и обратная сторона секса…грязная и уродливая.