Игрушка для хищника

Шарм Кира

Извивается, как уж, половиной тела, — молча, только пыхтит упорно. И замирает, снова начав содрогаться, — а я, блядь, так уже и вижу ее беззвучные слезы, хоть и голову опустила.

— Света, — стараюсь говорить как можно мягче, но, блядь, ее трепыхающееся тело, прижатое к моему члену, располагает к этому меньше всего. Получается какое-то хрипение, от которого она снова дергается, как рыба, оставшаяся на берегу без воды. — Я тебя что сейчас, — бью? Или ты валяешься в подвале, а по тебе ногами топчутся? Чего ты дергаешься? Захотел взять — взял бы уже, и никакое дерганье

тебе не поможет.

А я, между прочим, хочу! Блядь, пиздец просто, как хочу, — особенно теперь, когда она все передо мной такая раскрытая! И запах этот ее одуренный, — уже оттуда, снизу, не от кожи, а от разведенных передо мной ног! Сумасшедший запах, от которого сейчас, блядь, захлестывает еще сильнее, чем тогда от ярости! Но я же — сдерживаюсь! А она тут — извивается, провоцирует, с катушек сносит!

Сам не замечаю, как рука опускается ниже, поглаживая с внутренней стороны ее бедро.

Распахиваю двумя пальцами ее губки, прикасаюсь к складочкам, — нежные, розовые, ароматные. Такие сочные, что начинаю рвано дышать, — на вкус их попробовать хочется. Сжать губами и полоснуть зубами, — чтобы дернулась, чтобы снова начала стонать и извиваться, — только не от страха, не от ужаса этого своего дурацкого, а от страсти.

Прижимаю тугой бугорок клитора, дергаясь вперед. Блядь, какая же нежная, какая сладкая! Обо всем забываю…

Она всхлипывает и оседает на кровати, обреченно уронив голову в подушку и закрыв ее руками. Бляяяядь!

Снова включается сознание, напоминая, кто она и что у нас здесь происходит. Бросаю ее ноги, приказав не шевелиться, — на этот раз уже не дергается, слушается. Обхожу постель и хватаю ее за подбородок, заставляя поднять голову, посмотреть на меня. Так и я думал, — слезы по щекам катятся. И ужас этот снова в глазах.

И, блядь, хочется вцепиться себе в волосы руками и рвать их. Потому что глаза эти заставляют меня чувствовать себя последним конченным мудаком, который обидел маленькую наивную куклу. Тем, которых сам убивать сто раз готов.

Только она, блядь, — ни хера не наивная и не маленькая! От таких, как она, защищать других нужно!

— Не дергайся, — хрипло бросаю, глядя в огромные серые глаза, полные слез. — Спина у тебя поранена. Посмотреть и полечить надо. Поняла?

Нет, кажется, не понимает. Смотрит на меня как-то совсем бессмысленно. И глазами даже не хлопает, будто застекленела совсем.

— Света, — уже гаркнул, и она снова дернулась, как от удара, но взгляд уже стал осмысленным. Наконец-то.

— Ты есть хочешь? — уже мягче. — Пить?

Кивает в ответ, закусывая губу и снова глаза закрывает. И сразу же начинает мотать головой. Не хочет, можно подумать. Да ладно.

— Я приду сейчас. Ты тут — без глупостей, хорошо? Понимать должна, что злить меня и сбегать — самое худшее, что тебе может прийти в голову. Да?

Снова кивает, — ну, хотя бы какой-то контакт.

Спускаюсь на кухню. Набираю в тарелку мяса с холодного, оставшегося со вчера шашлыка. Не самое лучшее, в принципе, но все равно ничего другого нет, — обычно я и парни питаемся мясом. Подумав, прихватываю бутылку коньяка

и воду, сгребаю по дороге аптечку.

Не боюсь, что девчонка сбежит, — найти ее дело секунды. Только надеюсь, что мозгов оставаться на месте у нее хватит, — не хотелось бы снова учить уму-разуму.

По дороге захожу к себе — надо же переодеть мокрые штаны, а то хожу тут и капаю, как идиот, совсем о них забыл! А еще — мне совсем не нравятся эти вот двоякие чувства к девчонке. И злость и одной стороны пробирает, и тут же заботиться хочется. Жалко ее, — маленькую такую, такую нежную и кукольную, — но, блядь, я же знаю, чья она дочь и чем занимается! Я тут не в кормешку с аптечками играть с ней должен, а бить так, чтобы живого места не осталось! И драть до посинения! А вместо этого, как идиот, думаю, как бы спину ей обработать и стояк унять пытаюсь! А еще — хочу, чтобы от наслаждения подо мной стонала!

Разрывает меня, ох, как разрывает! На части, — и ничего поделать с этим не могу! Паршиво!

Когда ярость клокочет или желание, — тут все понятно! Но, когда вот так, на два разных полюса, — это уже совсем лютая херня! Сам на себя злюсь, сам себе становлюсь противен, — то от того, что сделал с ней, — и вдруг приласкать, исправить все хочется, — то, блядь, от того, что нежничаю с дочерью ублюдка этого! С девкой поганой, взявшей на себя самую мерзопакостную часть его бизнеса! И не отказалась же!

Снова луплю кулаком по стене, — до хруста в костях. И тут же опрокидываю в себя половину бутылки. Самый мерзейший расклад, — когда внутри лада нет. Самый отвратный.

Ладно, — решаю наконец. Потом буду думать. Посмотрю, как все дальше сложится. А пока… Лечится пусть пока, заживает. Потом разберусь, по ходу дела. Посмотрим еще, как Альбинос себя поведет.

Тяжело выдохнул, качая головой, как после долгой тренировки, — никогда во мне еще не было этой мерзости, этого внутреннего раздрая. Но не время сейчас разбираться и копаться в себе, — нужно просто дать событиям течь своим чередом, — только тогда все станет на место. Никак иначе.

Дернул головой, будто отгоняя от себя наваждение, и пошел к ней, в собственную спальню. Подумал бы когда-нибудь, что его отродье туда приведу? И снова злоба — яростная, неконтролируемая, и снова, — сжатые до хруста челюсти и кулаки.

— Ешь, — громыхнул на тумбочку возле нее тарелкой.

Смотрит, — затравленно, недоверчиво, испуганно, — и снова ярость отползает, уступая место жалости и желанию заботиться.

— Давай, — уже мягче, киваю на еду, поправив сползший на ее глаза локон.

Еще один затравленный взгляд, но хотя бы не дергается от меня, как будто я ее плеткой ударил. Уже что-то.

— Можно, я… — не договорила, только метнула взгляд на простынь.

— Нет. Не потому, чтобы оставалась голой, — хрен его знает, зачем я вообще что-то объясняю. Нет, — и все. — У тебя спина без кожи. Нельзя сейчас, чтобы к ней что-то прикасалось.

— Я только прикроюсь, — умоляюще, так жалобно, так несчастно.

— Ладно, — киваю, и отхожу в сторону. Чтобы не смущать, блядь! Я! Ее! В собственной спальне!