Игры с ангелами
Шрифт:
– Я следователь Павел Игоревич Терехов. (До сих пор он с трудом называл свое отчество, особенно, когда перед ним люди намного старше. Заставлять их называть себя Игоревичем в тридцать один годик как-то неловко, однако обязывает положение.) А вас как зовут?
– Элеонора… – неожиданно вяло и после паузы, но все же выговорила женщина. – Геннадьевна.
– Я знаю, Элеонора Геннадьевна, что вы приехали… сюда, – подбирал он слова, чтобы обойти болезненные «сын, к сыну». – Как мы поняли, живете вы в другом месте… В каком районе? Кто-нибудь у вас дома есть?
– Я из другого города, – сказала она.
– Вот как… – огорчился он. – Это далеко?
– Двести километров… Другая область.
М-да, если у нее дома кто-то и остался, приехать и взять под опеку несчастную не сможет, ведь дорога неблизкая. Вероятно, она ждала следующего вопроса, не дождалась и посмотрела на Павла абсолютно безучастными глазами, перевела взгляд на Феликса, который стоял за спиной Терехова, подпирая стену.
Горе человека не красит, оно старит и весьма быстро, но все равно навскидку ей далеко до пятидесяти, темные большие глаза словно пьяные, под ними потеки от туши, прямые брови сдвинуты, лицо круглое и миловидное, но подбородок острый, в общем, женщина симпатичная. Что еще в ней примечательного? Ухоженная, маникюр нанесен мастерски, одевается не на вещевом рынке. Все эти детали могут пригодиться, но далеко не всегда, Павел по внешнему облику делает выводы о социальном статусе, что действительно важно, зачастую именно в среде обитания кроется много причин тем или иным проступкам. Сейчас ее нужно как-то растормошить, и Павел спросил:
– Вы можете говорить о том, что случилось?
Элеонора Геннадьевна опустила глаза, у нее задрожали губы, ну и какие тут могут быть разговоры? Нехотя Терехов поднялся с места, сделав знак доктору, чтобы тот шел за ним, оба вышли из кухни.
– Послушайте, – обратился Павел к врачу, – вы можете определить пострадавшую в больницу? Труп мы, конечно, заберем, но ей оставаться здесь нежелательно, а больше негде. К тому же за пострадавшей необходимо присматривать, сами видите, в каком она состоянии.
– Да, женщина в пограничном режиме, – вздохнул доктор. – Я постараюсь определить ее в неврологическое отделение.
– Нет-нет, не постараетесь, а определите, хорошо? – мягко настоял Павел, но это его принцип при работе с людьми. – И неважно, в какое отделение, нам нужна она вменяемая. Пока следует поддержать ее… чем там у вас поддерживают? Уколами, таблетками, процедурами? А мы завтра-послезавтра навестим Элеонору. – Он протянул доктору визитку. – Вот мои телефоны, звоните в любое время, а сейчас увозите мать. Помощь нужна?
– Не думаю, до лифта мы ее доведем, внизу водитель поможет, если что. Бедная женщина, такой удар…
Павел и Феликс отправились в комнату, едва переступив порог, второй присвистнул и выразил общее с Тереховым мнение:
– Ё-моё! Вот это разгром…
К ним повернулся Вениамин и щелкнул фотоаппаратом.
– Для истории, – поставил он обоих перед фактом. – Лица у вас… как раз для рубрики в тырнете «Смешное рядом с нами».
– Не вздумай выложить… – предупредительно
– Ты правда подумал, что я выложу фотки в тырнет?
– К шуткам я сегодня не расположен. Где труп?
– В той комнате, – кивком головы указал Веня и вздрогнул от визга:
– Пустите!.. Пустите меня!.. Я сказала, пусти!.. Прочь!..
Ворвалась Элеонора и пронеслась через гостиную, как торнадо, споткнувшись о сервировочную тележку, лежавшую на боку среди осколков разбитой посуды, свежих фруктов и мятых пирожных. Она едва не упала, но только коснулась пальцами пола, выпрямилась и унеслась во вторую комнату. Не успели мужчины глазом моргнуть, как оттуда послышались характерные завывания, морозящие душу и тело, доктор произнес извиняющимся тоном:
– Мы не смогли ее удержать… сил не хватило.
Кто не поймет мать в такой ужасной ситуации? Она не может вот так взять и уйти от ребенка, где-то там спать, когда мальчик останется здесь, он есть, но его уже нет, никогда не будет. Вот с этим «нет» она не в состоянии смириться, хотя придется, со временем так и произойдет, потому что другого не дано, в данном случае ничего не исправить. Однако группа Терехова не для сочувствия приехала сюда, к тому же мама реально способна навредить, и Павел решительно двинулся к ней во вторую комнату, остальные пережидали и слушали в первой.
Когда Павел вошел, поначалу опешил – такое месиво из человека ему не доводилось видеть: истерзанный труп парня лежал на полу лицом вверх, живого места на нем сложно отыскать. Голубенькая рубашка изодрана, словно по ней прошлись когтями лапы тигра, и вся в крови, но лицо, хоть и побито, однако черты сохранились. Собственно, сейчас Павлу труп не важен, ему нужно другое, он подошел ближе к несчастной женщине, стоявшей на коленях, то ли стонущей, то ли рыдающей над телом сына, и без всяких сантиментов строго сказал:
– Элеонора Геннадьевна, прошу вас выйти отсюда.
Она перестала издавать странные звуки, медленно подняла голову, несколько секунд смотрела на него совершенно безумными глазами, а что уж там думала – неизвестно, но вдруг превратилась в злобную мегеру с перекошенным ртом, истерично закричав:
– Уйти?! Мне?! А ну пошел отсюда! Убирайся! Все убирайтесь! Я вас не звала! Пошли к черту все, чтобы я вас больше не видела здесь! Оставьте меня! Это моя квартира… моя! Вы уже ничего не можете сделать, ничего! Вы здесь не нужны! Пошли вон! Это мой сын! Вон! Убирайтесь!..
Спасибо, что не кинулась драться. Женщина в истерическом состоянии зрелище неприглядное, мягко говоря, хотя оправдывающие ее факторы должны укрощать подобные мысли. Шанс есть утихомирить разъяренную даму – дождаться, когда она выдохнется, и Павел терпеливо ждал, гипнотизируя ее немигающим взглядом. Не прошло и полминуты – она закашлялась, а после не смогла начать с прежней ноты, да и вообще заговорить, глотала сухой ком, застрявший в горле, и всхлипывала, тем самым дала возможность вразумить ее: