Игры с хищником

Алексеев Сергей Трофимович

Танкисту дали двадцать пять лет – после Победы приобретенную на войне ярость гасили жестоко.

Буря чувств сменилась ощущением, что его опять обманули.

Ситуация разрешилась сама собой: Сыча послали на обкатку в провинцию и он возглавил облисполком у себя на родине.

– Назад вернем, когда женишься, – предупредил его Баланов – то ли в шутку, то ли всерьез.

7

Наука издателя никуда не годилась. Сергей Борисович написал

два первых абзаца и оба спалил на малахитовом пьедестале.

Он никак не мог обратиться к народу, который вспоминал его с благодарностью и, если судить по некоторым, особенно левым газетам, без всякого Госсовета готов был объявить национальным лидером и поставить выше Президента. Но Владимир Сергеевич не пожелал делиться властью – властью, которой даже не имел, ибо она выражалась не в привычных полномочиях, а в личном авторитете и доверии, которые и позволили утверждать некое духовное предводительство. Пусть бы себе Президент занимался государственными вопросами, экономикой, международными отношениями, политикой и обороной, где и следует прилагать силу власти, а Госсовет выстраивал бы общество, не указами и угрозами, а одним лишь авторитетным словом прививал любовь к законам и собственной стране.

А преемник испугался его так и не состоявшегося влияния, испугался возможности двоевластия и свернул на знакомую, не раз уже пройденную дорогу.

Завтра, когда доложат о самоубийстве, он вначале испытает недоумение и даже раздражение и только потом осознает, что произошло. Но когда обнародуют пояснительную записку к смерти, будет самый настоящий шок, тот самый, благотворный, терапевтический. Так он думал, вдохновляя себя на самоубийство, но прошлое все еще манило и оттягивало роковой срок.

Оказавшись на родине, первым делом Сыч дал личное поручение своему помощнику установить местонахождение Риты Жулиной. Он не имел представления, где она, замужем ли и жива ли вообще: технологию на фабрике поменяли, но девчонки все равно болели. А спрашивать у матери, которая часто писала ему письма, он не хотел еще по той юношеской привычке скрывать от нее свои чувства. Он думал, что розыск займет много времени, однако адрес Риты был у него уже через десять минут, причем прежний, ельнинский. И замуж она не выходила, по крайней мере фамилия осталась прежняя...

Он поехал к матери в Ельню в тот же день, однако тешил иную мысль – увидеть Риту. У Сыча не было каких-то определенных, готовых планов; он полагался на волю чувств – как получится, так и получится. Расспрашивая мать о знакомых, он упомянул и свою несостоявшуюся невесту – так, вскользь, мимолетно, как о всех остальных, однако вдруг услышал настороженное удивление.

– Неужели ты до сих пор ее не забыл?

– Не забыл, – неожиданно для себя признался он.

– Зачем же тогда в Москве женился?

Она ничего еще

не знала о разводе, и расстраивать ее сейчас не хотелось, поскольку мать долго не признавала Ольгу и смирилась совсем недавно – по крайней мере стала передавать ей поклоны в письмах.

– Наверное, влюбчивый, – пошутил он.

– Весь в деда родного! – рассердилась мать. – Тот был кот блудливый, все девок на мельницу таскал, и ты за ним... До чего женщину довел? А ведь красивая была, статная. Так и замуж не вышла, ходит в черном платочке... Ну и пусть старше! Жена твоя что, моложе?.. Жизнь девке испортил.

– А помнишь, ты старуху приводила, зельем поили?

– Ну и что?..

– Подействовало, отвратили...

– Смеешься все? А у самого, поди, на душе...

– Вот пойду сейчас к Рите. И все исправлю...

– Как это – «исправлю»?

– Замуж возьму.

Мать осела, прикрыла рукой рот.

– Мама, это шутка! – засмеялся. – Ну прости...

– От тебя всего можно ожидать, – серьезно проговорила она. – Ты же скрытный... Недавно только узнала – ходил к милиции с наганом и разбивал фонари. Ребята выросли, так теперь рассказывают, как ты характер воспитывал...

Вечером он подошел к дому Риты пешком, прогулялся взад-вперед: в окнах горел свет, мелькала одинокая тень. Отметая волнение, поднялся на крыльцо, открыл темные сени и наугад, по старой памяти, сразу же нащупал ручку двери.

Вошел без стука и снял шляпу.

В доме было не прибрано, пахло горьковатой затхлостью и сыростью, давно не беленные стены синели жирными пятнами, и везде были включены лампочки, словно для того, чтобы высветить всю убогость жилища.

На кухне спиной к нему стояла мать Риты и шинковала на доске капусту.

– Здравствуйте! – громко сказал он. – Вы меня узнаете?

Она обернулась, и Сыч непроизвольно отступил – это была Рита, хотя от прежней фабричной девушки остались одни глаза.

– Сыч! – воскликнула она хрипловатым, незнакомым голосом. – А что это ты меня на вы зовешь? Не узнал?

И засмеялась.

– Узнал, – соврал он, оглядывая ее фигуру: грудь опустилась к животу, исчезла талия, а отекшие босые ноги отливали синевой.

– Ну коль пришел – проходи! Рассказывай! Говорят, ты теперь начальник большой!

Говорила громко, прокуренным голосом и с насмешкой, а черные глаза оставались неподвижными и печальными.

– Я на минуту...

– Посмотреть на меня пришел? Смотри, миленький. Какая я?

– Сними свое колдовство, – попросил Сыч.

Как-то скромно и знакомо потупившись, она подошла вплотную, опахнув запахом застоялого табачного дыма. И вдруг резко открыла свои черные, пронзительные глаза, отчего он чуть отшатнулся.

– Помнишь меня? – Рита потрогала седой чуб.

– Помню...