Игры шестого круга
Шрифт:
— Теперь пару дней они сюда не сунутся. Если вы собираетесь идти дальше, времени терять не стоит.
Джон освободился от своих обязанностей главнокомандующего армией аборигенов, похожих на перевернутые ведра и теперь деловито снующих по всей площади на своих гибких, не знающих усталости ногах.
Сейчас у него появилось много свободного времени. Олег заметил, что Пандорцы (так Джон называл аборигенов) полностью игнорируют его во всем, что не связано непосредственно с военным делом.
— Вы твердо решили идти с нами? Здесь у вас все-таки безопаснее…
— Даже ради одной только надежды вернуться
— Вы были у озера?
— Нет, конечно. Этой информацией поделились со мной Пандорцы.
— Вся наша информация получена с чужих слов, нет ни одного очевидца, который бы за все долгие годы войны сумел побывать в центре каньона.
— Люди там бывали, вот только никто из них не сумел вернуться обратно.
— Это не меняет сути дела — мы почти ничего не знаем об этом месте, а ведь там, несомненно, скрывается что-то важное — может быть, самое важное на всей этой планете, да и не только на ней. Ради этого стоит туда проникнуть.
— Наверное, вы правы. Но война научила меня не верить в героев. Почти все они придуманы отделом пропаганды.
— Если вы имеете в виду меня, то о героизме тут нет и речи, я удовлетворяю собственное любопытство. Очень мне любопытно, почему пятый год с этой проклятой планеты поднимаются военные корабли. Почему после каждого сражения домой не возвращаются тысячи наших солдат? Кто стоит за всем этим? И когда прекратится этот кошмар? Когда люди снова смогут жить спокойно? Да разве только люди? А ваши Пандорцы, все другие существа, живущие на Остране? Рано или поздно федеральный флот ответит на постоянные удары, идущие с Острана. Если у него не будет конкретной цели, флот обработает нейтронными бомбами всю планету.
— Рано или поздно? Вы не знаете о том, что назначен конкретный срок для ковровых бомбардировок?
— Срок? Какой срок?
— Через двадцать дней, если не считать сегодняшнего числа.
— Но это же за пять дней до числа, определенного адмиралом для моего возвращения… Откуда у вас такие данные? Если не ошибаюсь, вы находитесь на Остране довольно давно?
— Трудно поверить? Я тоже не сразу поверил в то, что федералы готовы уничтожить собственную колонию. Но у меня есть приемник, снятый с «Дейнеба». Это специальный приемник, настроенный на волну, по которой связываются между собой военные корабли федерального флота. В нем есть блок дешифратора для секретных сообщений.
Здесь много свободного времени — я слушаю почти все их переговоры, записываю на информационный кристалл, когда занят, и потом прослушиваю, анализирую, отбираю наиболее существенную информацию. Можете не сомневаться, армагеддон они здесь устроят именно через двадцать дней. Я почти ничем не рискую, отправляясь с вами.
Олег поверил ему сразу, потому что внутри него беспрерывно стучал метроном, с той самой минуты, как он ступил на землю Острана. Потому что за гранями кристалла, на временной развилке, которую он выбрал в своем видении, где-то далеко все же полыхало пламя… Потому что он знал, в любую секунду Корсинский может предать его, бросить на произвол судьбы, если
Олег понимал: высокопарные речи о том, что корпус никогда не оставляет своих людей на произвол судьбы — не более чем пустые слова, предназначенные для простачков, отправляемых на задания, с которых не возвращаются…
— Выходит, нам придется спешить… Если мы обнаружим конкретную цель, это может изменить планы Корсинского, но даже если мы ее не найдем, перед тем как здесь начнут падать нейтронные бомбы, неплохо было бы узнать, отчего это произошло.
Больше они не возвращались к этой теме, но Олег заметил, что отношение Джона к нему несколько изменилось. Исчезла постоянная настороженность, а ядовитая усмешка, с трудом пробивавшаяся сквозь густые заросли на его лице, стала появляться все реже.
На следующий день, захватив с собой свежие за пасы продовольствия и воды, они покинули укрепление Пандорцев. Их маленький отряд увеличился на одного человека и одного Пандорца. Совет старейшин разрешил Крипсу — так звали их старого знакомого, приходившего за спрятанным интегратором, сопровождать их до самого озера. Лучшего помощника им трудно было найти, он нес на себе без всяких признаков усталости большую половину всех грузов, да к тому же не нуждался ни в воде, ни в пище.
Олег подозревал, что решение совета не бескорыстно. Совет старейшин надеялся получить через Крипса бесценную информацию о глубоких тылах своих врагов и о способах применения земного оружия.
Именно оружие и стало главной целью их похода. Джон повел отряд прямо к тому месту, где упал «Дейнеб». Уже через несколько часов они увидели его ржавый корпус, весь покрытый пробоинами.
Корабль наискось торчал из кучи спрессованного вулканического пепла, окруженный валом породы, выброшенной тепловым взрывом.
— Здорово вас угораздило… — пробормотал Олег, разглядывая корабль, до которого оставалось несколько сотен метров. — Как же ты уцелел после такой посадки?
Впервые у него сорвалось дружеское «ты» при обращении к Джону, и он удивился, как долго тот сумел поддерживать прохладное, почти официальное отношение к себе своих спутников, за исключением разве что Крипса, не отходившего от него ни на шаг.
Джон ответил не сразу, было видно, какие нелегкие воспоминания нахлынули на него при виде останков «Дейнеба».
— Мне просто повезло. Корабль уже падал, но капитан все еще надеялся вырвать его из тисков гравитации, выбраться хотя бы на орбиту спутника. В этот ответственный момент что-то случилось с подающим топливо энерговодом, и меня послали в кормовой отсек выяснить причину отказа.
Еще до нашего падения, до того как мы вошли в атмосферу, в корму попали несколько осколков от рутянских ракет. Там все было искорежено, мне пришлось надеть скафандр, и когда я добрался до нужного места, стены уже начали нагреваться от трения. Мы вошли в атмосферу… Собственно, я не один уцелел, были еще двое.
— Где же они?
— Погибли позже. Эта планета — жестокое место.
Джон замолчал, и Олег понял — сейчас его лучше всего оставить в покое. Слишком хорошо ему было знакомо чувство неоправданной вины, которое испытывает тот, кто оставил своих товарищей лежать там, где уцелел лишь он один.