«…Их бин нервосо!» (сборник)
Шрифт:
Спятить можно!
Вся страна звенит, тенькает, дребезжит, переливается ксилофонной радугой, вколачивает в измученные барабанные перепонки цитаты из классики. Моцарт, Бетховен, Шопен и Шуберт в гробу переворачиваются. Едет автобус и наполняется изнутри бисерным, дробным, малиновым, металлическим, неистовым, оглушительным звоном позывных неугомонных мобильных телефонов.
У кого сегодня в Израиле нет «пелефона»? Например, у меня. Но я и обычный-то телефон терпеть не могу. Всегда тороплюсь закончить разговор, свести его к нескольким деловым фразам. В физическом отсутствии собеседника подозреваю тайное желание уклониться в той или иной мере от полнокровного существования. Но такого консерватора и мракобеса
И то сказать – я по-прежнему недосягаема для любого, кто в данный момент мне не нужен.
Как возникла и обезоружила, раздела нас донага эта безжалостная проницаемость пространства и времени? Когда успели опутать нас вездесущие щупальца осведомленности? Ведь еще буквально пять лет назад человек с мобильным телефоном в руках привлекал внимание прохожих.
Нехочу-у!!! Закрытости жажду, сугубо частной недосягаемости. Мое тело – моя крепость. Где я – не знаю, и в ближайшее время не буду. Нигде. Ни для кого.
Говорят, уже появилось новое поколение мобильных телефонов, по которым можно определить местонахождение абонента.
Господи, оставь мне свободу передвижений, шальную отвязанность перекати-поля! Оставь неподотчетность, отрешенный взгляд в окно бегущего автобуса или поезда, благостную тягучесть умозаключений, медленный поток беспорядочных мыслей, не прерываемых звуком телефонного бича.
Избавь меня, Господи, от звонкого ошейника!
Если вдуматься – как опасна эта иллюзия владения пространством. Как тяжко ощущение «настигнутости» в любом месте. Вы возразите: «Так отключи телефон»! Да нет, это все жалкие попытки отвести взгляд отдула нацеленного на тебя времени, бравада глупого пса, спущенного с поводка. А вот хозяин сейчас свистнет, окликнет негромко, но властно, и ты уже бежишь, как цуцик – выслушивать оставленные электронной секретарше сообщения.
Глумливый образ событийной свальности мира тяготеет над нами. Проклятое торжество информации. А вы спросили меня, хочули я быть информированной-инфицированной вашими проклятыми, ежесекундно плодящимися, как бактерии, новостями? Вообще – желаю ли я ежесекундно консолидироваться со всем человечеством?
А между тем мое трагическое неумение включиться в ситуацию создает массу комических недоразумений.
Поскольку я член редколлегии одного из израильских русских журналов, приходится читать кучу графоманских рукописей. Попался рассказ следующего содержания: некий мужик является в муниципалитет, после скандала с чиновницей забегает в тамошний туалет и случайно оказывается запертым. Тыр-пыр… выйти не может. К счастью, дверь кабинки не доходила до потолка, он встал на унитаз, полез, перевалился через дверь, рухнул на пол… еле выбрался. Такой вот перл литературы. На очередном заседании редколлегии я с пеной у рта доказывала, что подобные произведения нельзя даже обсуждать, что их надо выбрасывать в корзину после прочтения первой же фразы, что яркие туалетные переживания автора должны оставаться интимными подробностями его жизни… Словом, похоронила молодое дарование.
На следующий день оказываюсь в одном из уважаемых государственных учреждений. После краткого, но впечатляющего разговора с чиновницей в полном расстройстве спускаюсь по лестнице и в последний момент решаю заглянуть в туалет – дорога в Маале-Адумим долгая… Через минуту выясняется, что выйти я не могу. Ключ проворачивается. Тыр-пыр… сюрприз. Я безнадежно поднимаю глаза и убеждаюсь, что дверь доходит-таки до потолка, и я довольно герметично запакована в коробочке метр на метр. Между тем, конец рабочего дня, и левантийская
И тут я вспоминаю зарезанный мною рассказ незадачливого автора.
Почему же, думаю, я говорила, что рассказ плохой, что переживания плевые? Нет, думаю, это хороший рассказ! Нет, это сильные переживания!
В полнейшей безнадежности принимаюсь стучать в дверь… Тишина…
Где-то далеко процокивают каблучки по лестнице. Я впадаю в панику, и мне уже кажется, что я начинаю задыхаться. Далее в ход идут не только кулаки, но и пятки. Я наваливаюсь на дверь всем телом и хрипло ору: «Помогите!»… Тишина и покой, тихо журчит вода в бачке… Затхлая идиллия… «Помогите, помогите!! А-а-а-а!!» Вот так теряют человеческий облик. Звериный оскал члена редколлегии «Иерусалимского журнала»… Надо беречь силы, если я буду орать, то не доживу до утра… В воображении ярко проносятся все читанные и слышанные когда-то случаи о заживо погребенных… «По-моги-и-те-еП!»
И вдруг, как-то издалека, негромко, словно бы рассеянно – мужской голос:
– Да?… Да?
– Господин!! – вскрикиваю я, захлебнувшись от счастья. – Помогите пожалуйста, я застряла в туалете!!
– Понял, понял… – доносится ко мне как-то смутно, неблизко…
Ура, спасена!! Я приваливаюсь спиной к двери и в изнеможении закрываю глаза. Спасена! Сейчас он вызовет какого-нибудь слесаря или сторожа, дверь взломают и меня выпустят…
Проходит пять минут… Голос вдали продолжает монотонно кому-то что-то говорить. За мной никто не приходит.
Я опять настойчиво колочу в дверь:
– Господин! Помогите же мне, скорее! Я тороплюсь, мне надо отсюда выйти.
И опять этот, почему-то отдаленный, голос, к которому я напряженно прислушиваюсь, отвечает:
– Ты права, права…
Что значит – права?! Так делай же что-нибудь, идиот!! Проходит еще пять минут.
– Господин!! – я уже в ярости колочу кулаками в дверь: – До каких пор мне здесь сидеть?!
И в наступившей тишине слышу такое, от чего кровь стынет в моих жилах:
– И зимой и летом, – бормочет монотонно голос, – и зимой, и летом…
Это маньяк, понимаю я… Он ждет, пока здание совсем опустеет… Убьет… расчленит… части туши спустит в этот же самый туалет…
В состоянии полной безнадежности дрожащими руками я опять принимаюсь и так и сяк покручивать ключ, поглаживать его, тоненько причитая над ним и жалобно его уговаривая… Вдруг раздается сладостное «крек», и…
Кажется, не веря себе, я еще несколько секунд стою перед раскрытой дверью, после чего выпадаю в коридор.
Вот что я вижу.
В некотором отдалении, у лифта прогуливается респектабельный господин чиновничьего вида и разговаривает по мобильному телефону. По-прежнему монотонно гудит в трубку: – Понял… понял… я же говорил, что ты права… Повторяю – сезон ни при чем. Там одна цена и зимой и летом…
…Я уж не говорю о запредельном виде ультрарелигиозных евреев где-нибудь на улочках Меа-Шеарим. С деловым видом несутся они куда-то вдаль, с развевающимися пейсами и фалдами сюртука покроя восемнадцатого века и, прижимая к уху мобильный телефон, оглашают воздух воплями: – Скажи этому идиоту, Эфраим, чтоб засунул свои акции – он знает куда!