Ихтамнеты
Шрифт:
– Были такие, они в малый зал пошли. Нам, говорят, поговорить надо, вот и попросили старшего открыть им дверь на время. Эта комната направо по коридору, за углом.
Чалого, конечно, учили ещё в детстве, что подслушивать чужие разговоры и лезть в отношения между людьми недопустимо и отвратительно. Но это на гражданке и в сугубо мирное время. А тут на пороге война – и вдруг какие-то «тайны парижского двора», которые понадобилось обсудить подальше от чужих ушей, да ещё в специальной комнате для аудиенций.
«Уж не мордобой ли там у этих дружков?» – с тревогой подумал
Стараясь подойти, не издавая лишнего шума, Чалый ещё издали обратил внимание на узкую щель между косяком и дверью, которую, очевидно, не стали запирать изнутри, что его немного успокоило…
– Витёк, я понимаю, что место всякого мужика сейчас на войне, и знаю, что ты патриот. Но и ты пойми меня: я – не всякий мужик, и я не такой патриот, как ты, чтобы за здорово живёшь и за тридевять земель от родного дома и семьи сложить голову под укропскими бомбами, – горячо, но стараясь быть неслышимым за пределами комнаты, говорил Андрей Хома.
Гур ему отвечал таким же приглушённым голосом, но гораздо спокойнее:
– Андрюха, я тебя не тянул в военкомат, как бычка. Я пошёл сам и в соответствии со своими внутренними убеждениями. Да, я отказался от брони, и об этом мы всю ночь говорили с женой. Она меня поняла и даже годовалым пацаном не стала привязывать. Я, может, в первый раз в жизни настоящий поступок совершил и не жалею. А ты-то чего всю дорогу со мной не разговаривал? Перед тобой-то я в чём виноват? Я также считал, что будем служить или воевать рядом с Донецком. И что теперь? Будем брать обратный билет? Это глупо.
– Ты же знаешь, почему я пошёл в военкомат? Только не прикидывайся, что не знаешь…
– Неужели ты сейчас хочешь обвинить меня в том, что ты сам пошёл по примеру друга добровольцем на фронт?
– Я не думал, что это так далеко зайдёт. Я не собирался, как ты говоришь, воевать, да ещё в такой дали от дома.
– Ты ребёнок, что ли, дружище? Это армия!
Наступила пауза. Кто-то закурил, и по запаху Чалый понял, что это электронные сигареты, которыми часто пользуется Гуров.
Первым прервал паузу Хоменко:
– Мы с тобой работаем вместе в школе уже шесть лет, и я никогда не давал тебе повода усомниться в своей порядочности и правильности поступков по отношению к тебе, к семье, к делу. Это так?
– Так, – коротко ответил Гур.
– Я и сейчас, может быть, поступил правильно.
– «Может быть»?! – вскликнул Витя Гуров. – Ты сомневаешься, что защищать Родину является правым делом? Скажи сразу, что ты просто струсил. Хотя до сих пор с нами ещё ничего страшного не случилось. Включил заднюю? Так и скажи, что обосрался!
– Да пошёл ты, знаешь куда?! А если вправду, то мне до жути страшно! И я не для этого получал золотую медаль в школе и диплом красного цвета в национальном университете, чтобы сдохнуть, как бездомный Могила или Гроз, который из своего забоя никогда бы так и не вышел за всю жизнь! Да, я не такой герой, как Коля Викинг, который только и кричит всю дорогу о том, что готов зубами рвать всех нацистов! Я простой и скромный учитель программирования в обычной средней школе, а ты меня затащил в эту задницу и теперь
Снова наступила тишина. Гур задымил опять, прохаживаясь по комнате, в которой, очевидно, не было мебели, так как шаги отдавали свойственным пустым помещениям эхом.
– У тебя получается, что все пацаны, которые сейчас там спят и завтра уйдут на войну, в том числе и я, достойны претерпеть все лишения и погибнуть в бою, а ты, значит, нет? И получатся, что вся моя вина заключается лишь в том, что ты считал меня другом, которому слепо верил, и слепо же за мной пошёл в этот водоворот? Вот это поворот, дружище! – Гуров громко хлопнул себя по коленям и задал вопрос Хоме: – А разве я, Андрюха, не простой, скромный учитель физкультуры в той же самой средненькой школе? Или я не оканчивал на отлично институт? И разве у меня нет годовалого пацана? А твоя мама, может быть, не давала нам обоим напутствие на дружную службу и взаимную поддержку? И ты должен был первым инициировать эту встречу, а не дуться, как обиженный ребёнок, у которого отняли любимую игрушку Я снова первый иду к тебе и прошу этого разговора. Спасибо, конечно, за откровенность, но теперь мне будет очень трудно с тобой общаться как прежде. Если есть что сказать, говори сейчас. Мне, как и тебе, пора спать… и подумать над тем, как теперь мы будем служить вместе.
– То есть о дружбе уже речь не идёт? – вдруг повысил голос Андрей Хоменко.
– Так ты сам к этому ведёшь.
– Хорошо, пусть будет так, – голос Хомы стал взволнованным. – Ты должен знать, что мне приснился ещё дома сон, который не даёт покоя с тех пор, как мы надели форму и попали в этот коллектив. Хочешь послушать?
– Андрей, ты программист, учитель с высшим образованием – и веришь во всякую чушь?
– Послушай и ты поймёшь, что это вещий сон. Дай мне минуту.
– Изволь. Слушаю.
– Так вот, мне накануне отъезда привиделось, как нас строят там, на интернате, как мы тупо таскаем и перетаскиваем мебель, роем туалеты, едем в этом дурацком поезде, который не остановился ни разу, ни на одной порядочной станции. Ты понимаешь? Я это всё видел заранее! И это сбылось наяву.
– И что ты увидел дальше в своём пророчестве? – усмехнулся Гур, по-видимому, не очень доверяя рассказу Хомы.
– Не смейся, Витя. Там и про тебя будет, – Андрей закурил и продолжил: – Мы будем рыть окопы. Много будем рыть. Будем строить блиндажи и прятаться от минных обстрелов. Мы с тобой будем стоять на одном блокпосту, и на наш взвод пойдут танки. Много танков и много солдат в чужой форме.
– И мы победим, конечно? – продолжал усмехаться Гуров.
– Нет, не победим. Многие погибнут, и многие попадут в плен. Не веришь? Но так и будет, и я этого очень боюсь. Вот что меня и оттолкнуло от тебя, Витя. Мне стало ужасно не от понимания пророческого сна, а от того, что я увидел в конце и отчего проснулся в поту.
Гур уже сам начинал верить в рассказ друга и вполне серьёзно спросил:
– И чем всё закончилось? Не тяни кота за свои же яйца. Говори!
После некоторой паузы Андрей досказал свой странный сон: