Ихтис
Шрифт:
– Да черт с ним! – тут же донеслось из лодки. – Не наша забота, пусть Сам разбирается!
Рябой мужик широко раздул ноздри и отступил.
– Уходи, – глухо проговорил он, и, сгорбившись, пошагал обратно.
Павел медленно разжал руки – пальцы свело от напряжения, – и, поправив за ухом Пулю, упрямо двинулся к причалу.
Люди отходили с дороги, отвешивая поясные поклоны, и старик медленно, будто нехотя, поднимал левую руку и крестил перед собой воздух, но не произносил ни слова. Молчали и люди. Только заходилась в рыданиях женщина:
– Батюшка, помоги-и…
Черный Игумен
«Не любят они, когда чужаки подле рыскают…»
Павел осознал, что ему очень нужно остаться здесь, у причала, где от воды несет тиной, и сонно хлопают по воде весла. Остаться во что бы то ни стало, потому что сквозь щелчки и помехи слухового аппарата колотилась в висок мысль: что-то случится. Что-то важное, то, что много лет пряталось от Павла, проскальзывало сквозь пальцы, как юркая плотва, и уходило на глубину.
У причала Черный Игумен остановился и бережно опустил старика на землю. Тот покачнулся, сгорбился, опустив плечи и втянув голову в ворот тулупа, как в панцирь. Сам Игумен Степан встрепенулся, черные глаза недобро блеснули и уставились на Павла.
– Чужак! – глухо пробасил Степан.
Люди разом повернулись. Их взгляды опалили Павлу лицо, и за воротник скользнула горячая капля.
Что-то случится именно сейчас.
Старик выпростал руку – белую, как ветка, с которой ободрали кору, и дотронулся до своего уха:
– Машинку… сними. Коли хочешь остаться.
Голос у Захария тихий, как шорох сброшенной листвы. Так на старообрядческом кладбище шелестел в кустарнике ветер. Павел хмуро оглядел вставших полукругом людей – из-под картузов и платков настороженно поблескивали глаза, и надвигающиеся сумерки накладывали на лица густые тени, превращая их в одинаковые глиняные маски.
– Не бойся, – снова сказал старец. – Слово Мое сильно, но мирского не терпит. А вера вот здесь сидит, – он дотронулся до груди, – в сердце. Оно и узрит, и услышит.
Павел увидел: лодка выгребала к середине реки, и плеск весел становился все тише, а платка уже не видать – унесло течением. Сколько времени прошло с момента, когда утонул мальчик? Сумерки обесцветили пейзаж, придав небу и реке одинаковый свинцовый оттенок. Полоска тайги пролегла между ними. Теперь только водолазов вызывать, да помогут ли водолазы? Мертвые не поднимаются с илистого дна. Но Павел все же послушно щелкнул регулятором и аккуратно вывел из уха дужку звуковода.
Люди сразу потеряли к нему интерес. Даже Игумен отвел взгляд и тяжело ступил на сходни: доски беззвучно прогибались под его весом. Следом, цепляясь за поручни и припадая на одну ногу, заковылял старик.
Павел подумал, что сейчас самое время снова включить слуховой аппарат или сделать пару снимков, но не решился. Сквозь тишину, давящую на виски, проникал пульсирующий шепот: что-то случится…
Старик остановился у края причала и вцепился
Хлопка Павел не услышал. Зато увидел, как люди взялись за руки и замкнули круг.
Качнувшись, хоровод двинулся вправо. Павел неосознанно повернулся следом и понял: его взяли в кольцо. Между ним и причалом замелькали фигуры в одинаковых белых рубахах. Старец и его помощник все так же неподвижно стояли над водой, но Павлу показалось, что губы Захария шевелятся, произнося – молитву? заклинание?
Павел еще раз огляделся, просчитывая пути к отступлению. Два года назад ему довелось побывать на ритуале сатанистов. Он снимал на портативную камеру из засады, со стороны замороженной стройки, спрятавшись за арматурным каркасом. И убегать пришлось так же, через стройку, прыгая по шлакоблочным плитам и рискуя переломать ноги. В итоге отделался лишь синяками и выговором начальства. Впрочем, выговор получился формальным, больше для острастки: Евген Иваныч остался доволен материалом, и номер расхватывали, как свежую выпечку. Люди падки на чудеса и их разоблачение.
Здесь спрятаться негде: впереди – река, позади – продуваемый ветром косогор, а дальше тайга и кладбище. Может, не такое и заброшенное? Может, хоронили там незадачливых просящих?
«Прекрати панику», – сказал себе Павел. Но на всякий случай прикинул, успеет ли нырнуть под сцепленными руками, если дела окажутся совсем плохи.
Ответ пришел сразу: не успеет.
Круг сузился. Зазмеились на ветру красные пояса. Люди ускорили шаг, странно вскидывая колени и притоптывая. Их лица, обращенные к небу, блестели от пота. За мелькающими спинами Павел различил, как Черный Игумен ударил в ладоши во второй раз.
Почва под ногами качнулась, следом возникло и стало нарастать гудение – Павел не слышал, но ощущал всем телом электрическую вибрацию, идущую из-под земли. Танец сектантов стал быстрее, дерганее. Наращивая темп, хоровод двигался противосолонь – быстрее, еще быстрее. Взмахи мельничных лопастей. Эпицентр бури. Ветер набирал силу, рвал подолы сарафанов и вороты косовороток, швырял в лицо водяные брызги. Голова пульсировала и гудела, отзываясь на подземную вибрацию. Со стороны пахнуло озоном, как бывает перед грозой.
И тогда Черный Игумен хлопнул над головой в третий раз.
Толчок был такой силы, что Павел едва удержался на ногах. Кружащиеся сектанты повалились друг на друга, но рук по-прежнему не расцепили. Земля вздыбилась и просела, комья глины покатились по откосу, а деревянные доски причала заходили ходуном. Павел видел, как старец что есть силы вцепился в поручни: ветер яростно срывал с него тулуп, и длинные полы тяжело вздымались, будто крылья умирающей птицы. Вода в реке пошла рябью, забурлила, а мужики в лодке побросали весла. Один из них – наверное, тот, рябой, который велел Павлу убираться подальше – выпрямился во весь рост и некоторое время балансировал на носу, будто раздумывая. А затем принял решение и шагнул за борт.