Иисус неизвестный
Шрифт:
Ты — Сын Божий! (Мк. 3, 11–12.)
Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий! (Мк. 1, 22–25.)
Что это значит? Так же ли не принимает Господь исповедания учеников (Петр говорит, конечно, за них всех), как исповедания бесов? [672] Или сам не знает, принять ли, отвергнуть ли; знает только, что опереться на него нельзя, как на ветром колеблемую трость; строить на нем, как на песке, нельзя.
Видит, может быть, по лицу Петра и по лицам остальных учеников, уже в самый миг исповедания, что оно блеснуло, как молния в темную ночь, ослепило, и еще темнее ночь. [673] Понял,
672
Joh. Weiss, Das alteste Evangelium, 1903, S. 236.
673
Joh. Weiss, Die Schriften des N. T. I, 1917, S 147–148 — Das alt v, 237.
Может быть, в эту минуту, почувствовал вдруг, и среди этих последних, единственных, «друзей» своих, «братьев», как Сам назовет их, свое одиночество, как еще никогда.
Видим теперь… и веруем, что Ты от Бога исшел, —
могли бы они сказать Ему уже и в эту Кесарийскую ночь, как скажут в ту, Иерусалимскую, последнюю; и мог бы Он ответить им уже и в эту ночь, как в ту:
теперь веруете?.. Вот наступает час, и наступил уже, когда вы рассеетесь, каждый в свою сторону, и оставите Меня одного. (Ио. 16, 30–32.)
…Все вы соблазнитесь о Мне в ту ночь. (Мт. 26, 31.)
…Грозно повелел ученикам своим никому не говорить о Нем, — и начал учить их, что Сыну человеческому, —
(опять только «Сын человеческий», все еще не «Сын Божий», — для Себя и для них), —
должно быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть.
И говорил о том открыто (Мк. 8, 30–32).
Если Марк-Петр вспоминает, что только теперь Иисус начал говорить «открыто», , —
вот теперь Ты говоришь прямо, и притчи не говоришь никакой; теперь видим, что Ты знаешь все (Ио. 16, 29–30.), —
то значит, Иисус говорил о том и прежде, но еще сокровенно, в притчах, тоже памятных Марку-Петру:
могут ли поститься сыны чертога брачного, доколе с ними жених?..
Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни. (Мк. 2, 19–20.)
«Прямо», «открыто», говорит в первый раз только теперь: «Сыну человеческому должно быть убиту». Это для Него значит: «быть распяту».
Только что Петр сказал: «Христос», — Иисус ответил: «Крест».
Что такое для Него и для них Крест, в эту минуту, одну из самых человеческих в жизни человека Иисуса? Чтобы это понять, нужно бы нам освободиться от двухтысячелетней привычки, от омертвевшего догмата, даже в самых благоговейных чувствах и мыслях наших о Кресте, а это для нас не то, что снять одежду; это почти то же, что содрать кожу с тела; надо бы так увидеть Крест, как если бы мы его видели в первый раз в жизни.
Павел говорит о «непрекращающемся соблазне креста», (Гал. 5, 11). В нашем, слишком привычном, церковном слове «соблазн», почти однозначащем с греческим, o «искушение», отсутствует глубокий, в евангельском слове, , внятный смысл: «стыд», «срам», «смех», «поругание святыни».
Кажется, глубже всего проникает в метафизическую природу «соблазна-стыда» Достоевский, в тех чудовищно смешных и стыдных приключениях, «скверных анекдотах», в которые умеет он, с таким неутолимо-жестоким злорадством, впутывать своих героев. Каждому, впрочем, из нас случалось, вероятно,
Кто постыдится Меня и слов Моих, того и Сын человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов (Лк. 9, 26/), —
говорит Иисус там же, в Кесарии Филипповой, как будто знает, что есть в Нем что-то для людей «стыдное», чем люди «соблазняются».
Блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 6.)
Крайняя же точка всех человеческих «стыдов-соблазнов» — Крест.
Проклят всяк, висящий на древе (Втор. 21, 23), —
этого не могли не вспомнить ученики, только что Иисус сказал: «Крест». Проклят Богом висящий на древе креста — Сын проклят отцом: можно ли это помыслить, без хулы на Бога?
«Если не допустил Бог жертвоприношения Исаака, то допустил ли бы убиение Сына Своего, не разрушив весь мир и не обратив его в хаос?» — скажет Талмуд, может быть, то самое, что подумали ученики Господни в Кесарии Филипповой. [674] «Сыну человеческому должно быть убиту» — распяту: в этом «должно», , самое для них страшное, невыносимое, такое же, как если бы Он сказал: «Сыну Божию должно Себя убить, погубить Себя и дело Свое — царство Божие».
Разве Он Себя убьет? (Ио. 8, 22.) —
674
Agad Ber, 69 — Bacher, Agada der palest Amoraer, III, 690. — Dalman, Jesus-Jeschua, 1922, S. 157.
могли бы и они спросить, как спрашивают не верующие в Него иудеи.
Крещением должен Я креститься; и как томлюсь, пока сие свершится! (Лк. 12, 50).
Хочет Креста, томится по нем; алчет его, как умирающий от голода — хлеба; жаждет, как умирающий от жажды — воды.
…Не мир пришел Я принести, но меч. (Мт. 10, 34.)
Огонь пришел Я низвесть на землю. (Лк. 12, 49.)
Что за Мессия, с мечом и огнем, — губящий Спаситель? Самое для них страшное, что, как будто нарочно, хочет Он навлечь проклятие Божие на Себя и на мир. «Вышел из Себя», «сошел с ума», — думают, может быть, и они, как думали некогда братья Его.
Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его? (Ио. 10, 20.) —
вспомнили, может быть, слова мудрейших и святейших людей в Израиле.
Мысль одна у них у всех: спасти Его от Него самого, остановить на краю бездны. Но кто это сделает? кто первый скажет Ему:
не бес ли в Тебе? (Ио. 7, 20.)
Тот же, кто сказал: «Ты — Христос».
…Петр, отведши Его в сторону, начал укорять Его (Лк. 8, 32).
«В сторону отводит», должно быть потому, что стыдится за Него перед другими учениками, не хочет «укорять» Его при всех. Слово «укорять», «грозить», [675] — то же, как об Иисусе, изгоняющем бесов: прежде Сам изгонял их из других, а теперь другие изгоняют из Него. Что говорит ему Петр, чем «грозит», — не гневом ли Божиим, «проклятием Висящему на древе», — у Марка не сказано, потому ли, что этого Петр уже не помнит (слишком для него все это смутно, невспоминаемо, как бред), или потому, что боится вспоминать. Как это страшно, видно уже из того, что в III Евангелии исключено совсем.
675
Rich Hoffmann, Das Marcusevang und seine Quellen, 1904, S. 339.