Иисус неизвестный

Мережковский Дмитрий Сергеевич

спящими нашел их от печали, (Лк. 22, 45.)

Тело мертвеет от холода; душа — от печали. Это как бы летаргический сон, неподвижный, но все видящий, все слышащий; такое же оцепенение, в каком находится все в эту ослепительно белую, лунную ночь, как человек в столбняке, с широко открытыми глазами и застывшим на устах криком ужаса.

Две агонии: одна Его — наяву; другая их, — во сне. [840] Но как бы ни был сон их глубок, не могли не услышать, как Он молился «с громким воплем», по очень древнему и, может быть, исторически подлинному, в Послании к Евреям (5, 7), уцелевшему свидетельству.

840

Furrer, Das Leben Jesu, 243.

Не

этого ли «громкого вопля» ждала мертвая тишина этой ночи? Не содрогнулось ли все от него на земле, и на небе, и в преисподней? Или сделалось еще мертвее, безответнее? Как бы то ни было, одно несомненно: жалкая мера всего человечества — то, что после такого вопля или между такими воплями, — потому что он, вероятно, был не один, — эти трое сильнейших, вернейших, любящих Его, как никто никогда никого не любил. Им самим из всего человечества избранных, — спят.

Спят мужи, но, может быть, бодрствуют жены там, за стеною сада; войти в него не посмели, — издали слышат вопль Его и каждым биением сердца на него отвечают; молятся, мучаются, «трудятся» с Ним; помогают Ему, Неизвестному, Неизвестные: Мать-Сестра-Невеста — Сыну-Брату-Жениху.

XIV

И, опять отошедши, молился, сказав то же слово.

И, возвратившись, опять нашел их спящими; ибо глаза у них отяжелели и они не знали, что Ему отвечать. (Мк. 14, 39–40.)

И, оставив их, отошел опять и молился в третий раз. (Мт. 26, 44.)

В этих повторениях: «опять», «опять», , — как бы агонийные, до кровавого пота, усилия Трудящегося. Места Себе не находит, мечется, как тяжелобольной на постели: то от людей — к Богу, то от Бога — к людям.

Выпало и это из III Евангелия; не понял или не вынес Лука и этого; понял зато другое, не менее человеческое: всю Гефсиманию страшным светом освещающее слово «агония» — только у одного Луки.

И, будучи в смертном борении, с бльшим еще усилием молился. И был пот Его, как падающие на землю капли крови, (Лк. 22, 44.)

Это еще страшнее, невыносимее, потому что уже после явления Ангела:

…явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. (Лк. 22, 43).

«Будучи Сыном Божиим, мог ли нуждаться в помощи Ангела?» — слишком легко ответить и на этот неумный или лукавый вопрос Юлиана Отступника. [841] Если не только взрослого может утешить ребенок, господина — раб, но и человека — пес, то почему бы Сына Божия не мог утешить Ангел?

841

Fr. Strauss, Leb. Jes., IV Aufl, II, 429–432 — W. Bauer, Leb. Jes. im Zeitalt d. N. T. Apocryph, 171.

XV

Оба стиха об укрепляющем Ангеле и о кровавом поте выпали из многих древних кодексов, [842] потому, вероятно, что Церковь уже во II веке этого «устрашилась», как свидетельствует св. Епифаний, а в других, столь же древних кодексах уцелели, как будто «смертное борение», «агония» христианского догмата отражается и в этой борьбе кодексов. [843] «Льющейся крови подобен был пот Его», — сообщает Юстин древнейшее свидетельство, может быть, из неизвестных нам Евангелий.. [844]

842

Vatic. Sinait., Syra S, и в других кодексах. — Wellhausen, Das Ev. Luci, 1904, 127 Lagrange, Luc, 562.

843

Epiphan., Ancor.,31 — A. Harnack, Probleme im Texte der Leidengesch Jes., 1901. S. 251–255, полагает, что оба стиха находились в древнейших кодексах.

844

Justin., Dial., 103. — Preschen, Antilegomena, 35, 130.

Был ли это настоящий «кровавый пот», явление редчайшее, упоминаемое и во врачебной науке древних? [845] Вспомнил о нем, может быть, врач Лука, но, кажется, не смеет утверждать, что кровь была настоящая; говорит двусмысленно:

«Как бы, , падающие на землю капли крови».

Если кто-нибудь из трех учеников на минуту очнулся от «летаргического» сна и, услышав «громкий вопль» Учителя, делал несколько шагов к Нему, чтобы узнать, чт с ним, то на большом плоском известняковом белом камне (каких и сейчас много в Гефсиманском саду) темнеющие в ослепительно белом свете луны капли пота могли казаться каплями крови; или потом, когда Иисус подходил к ученикам, — стекавшие по бледному лицу Его капли пота, так же как темные пятна от него на белой одежде, могли казаться кровавыми.

845

Theophr., De sudor., II — Aristot., Histor. animal. III, 19.

Было ли то, что казалось, мы не знаем; знаем только, что могло быть. Эту-то возможность в лице Его и увидел Петр, увидел Иоанн, и, увидев, оба заснули; или, хуже того, ничего не видели.

XVI

«Когда молится он, чтобы чаша сия прошла мимо него, то это недостойно не только Сына Божия, но и простого, презирающего смерть философа», — скажет неоплатоник Порфирий в книге «Против христиан». [846] Только одну «трусость» увидит в Гефсиманском борении Цельз. [847] То же увидит и Юлиан Отступник. Кроме посвященных в мистерии, да и то, вероятно, очень немногих, все философы, все лучшие люди древности, от Сократа до Марка Аврелия, если бы узнали о Гефсимании, увидели бы в ней то же, а может быть, и все философы новых времен, от Спинозы до Канта; да и все вообще только «нравственные», только «разумные» люди, в том числе и нынешние как будто христиане, будь они посмелее перед собой и поискренней.

846

Porphyr., Contra Christian., ар. Macar. Magn., Apocriticon.

847

Orig., Contra Cels., II, 25; Comment, in Matth., ser. 92.

Правы ли философы? Правы по-своему. То, что совершилось в Гефсимании, — вечный для них «соблазн», skandalon. Если не самого Иуды предателя, то скольких будущих Иуд совесть успокоит Агония. «Жалкою смертью кончил Иисус не презренную, а великую жизнь», — мог бы исправить слишком грубого Цельза утонченный Ренан. Если понял Иисус на кресте, что вся Его жизнь была «роковая ошибка», и «пожалел, что страдает за низкий человеческий род», то начал это понимать и жалеть уже в Гефсимании. Бремя взял на Себя не по силам. «Я победил мир», — сказал и не сделал; «Вот тело Мое, вот кровь Моя», — тоже сказал и не сделал. Как бы несостоятельный должник: не может заплатить по счету за Тайную Вечерю; чашу хотел наполнить кровью Своей и ужаснулся, начал молить, чтобы мимо прошла. Вольная жертва Его самоубийству подобна: идет на крест, потому что некуда больше идти.

XVII

Низость человеческого духа в этом суде над Гефсиманией равна грубости человеческого тела; два равных непонимания того, что совершалось в Агонии: одно — физического страха боли и смерти; другое — метафизического ужаса.

«Сыну Божию быть таким изнеженным и слабым, чтобы изнемогать до кровавого пота от страха смерти, — какой позор!» — соглашается и христианин с язычником, Кальвин — с Порфирием. [848] В этом согласии — мера нашего общего «летаргического сна».

848

Calvin, Institutions chr'etiennes. II, 16, 10, II, 12. — H. Monnier, Essai sur la R'edemption, 146–147.

Дух бодр, плоть же немощна (Мк. 14, 38), —

только ли о нашей плоти говорит Господь? Нет, и о Своей. Призраком бесплотным был бы Иисус или автоматом добродетели, если бы не страшился телесных страданий и смерти. Быть живым — значит страшиться смерти и ее бесконечных дробей — телесных страданий. Жив Иисус, как никто, и, как никто, страшится страданий и смерти. «Какой позор!» Да, позор. На него-то Он и идет; вольно берет на Себя этот общий не только всему человечеству, но и всей твари позор — смерть.