Иисус неизвестный
Шрифт:
Некогда носили их все Иудеи; во дни же Иисуса, только вернейшие блюстители Закона, в том числе, и рабби Иешуа:
Ни одна черта и ни одна йота не прейдет из Закона. (Мт. 5, 18.)
Низко, должно быть, наклонившись к земле, почти ползком, чтобы достать до низко висевших кистей, с опасностью быть раздавленной в толпе всех имевших «язвы-бичи» и «кидавшихся на Него, чтобы прикоснуться к Нему» (Мк. 3, 10), сзади подкралась, как воровка, прикоснулась пальцем или краем уст к одной из серых от пыли, от солнца вылинявших, уже не голубевших, кисточек, и чудо совершилось: вышедшей из Него «силой», как молнией пронзенная вся затрепетала у ног Его,
И тотчас иссяк в ней источник
Скрыться хотела в толпе, но не успела.
Иисус, почувствовав, что вышла из Него сила, —
(так же грозовая туча, если бы могла чувствовать, ощутила бы вышедшую из нее молнию) —
оглянулся в толпе и сказал: кто прикоснулся ко Мне?
Видишь, что народ теснит Тебя, а Ты спрашиваешь: «кто прикоснулся ко Мне?»
— ответил Петр, с нетерпением, как будто забыв, с Кем говорит.
Но Он озирался, чтобы видеть, кто это сделал. Женщина, в страхе, и трепете, видя, что не утаилась… подошла и, падши перед Ним… сказала всю истину.
Он же сказал ей: дочь! не бойся, вера твоя спасла тебя; иди с миром (Мк. 5, 29–34; Лк. 8, 45–47; Мт. 9, 22.)
Тело Свое подставил и под этот «бич»; принял на Себя и эту «стыдную рану» всего человечества — пол.
«Плакал порой, но никогда не смеялся», «aliquando flevit, sed nunquam risit», — верно угадывает или вспоминает Лентул. Вовсе, может быть, не человеческая и даже не звериная, а дьявольская судорога смеха никогда не искажала этого единственного, совершенно-человеческого лица.
Никогда не смеялся, но улыбался наверное. В скольких притчах — улыбка Его, живая, как на живых устах. Можно ли себе представить и в ту минуту, когда обнимает детей, лицо Его без улыбки? «Радостен был, весел», hilaris, — верно опять вспоминает или угадывает Лентул.
Очень маленькие дети тоже плачут, но не смеются, и потом, когда уже начинают смеяться, делают это все еще неумело, как бы неестественно, и тотчас после смеха, становятся опять серьезными, почти суровыми: на лицах их — как бы еще не сошедший с них отблеск неземного величья.
К детям Иисус ближе, чем к взрослым.
Я был среди вас с детьми и вы не узнали Меня. [465]
Если мы не обратимся и не будем, как дети, то в царство Его не войдем и лица Его не увидим.
Ищущий Меня найдет среди семилетних детей, ибо Я, в четырнадцатом Эоне — (глубочайшей вечности) — скрывающийся, открываюсь детям. [466]
Приносили к Нему детей, чтоб Он прикоснулся к ним…
И, обняв их, возложил руки на них и благословил их. (Мк. 10, 13, 16.)
465
Pseudo-Mattheus, 30, 4. — W. Bauer, 95.
466
Hippol, Philos., V, 7.
В нашем грубом мире, — кажется иногда, грубейшем из всех возможных миров, — это самое нежное — как бы светлым облаком вошедшая в него, плоть иного мира. Понял бы, может быть, всю божественную прелесть лица Его только тот, кто увидел бы его в этом светлом облаке детских лиц. Взрослые удивляются Ему, ужасаются, а дети радуются как будто, глядя в глаза Его, все еще узнают, вспоминают то, что взрослые уже забыли, — тихое райское небо, тихое райское солнце.
Детское к Иисусу ближе взрослого; ближе мужского — женское.
«Сын Марии», — это имя Его у всех на устах в Назарете (Мк. 5, 3), не потому, конечно, что Иосиф тогда уже умер, и о нем забыли, — «сын Давида, сын Иосифа», это помнили по всей стране и меньше всего могли забыть на Иисусовой родине. Он — «сын Марии», а не Иосифа, вероятно, потому, что Сын не в отца, а в мать; так похож
Если Лука не случайно сближает эти два лица, в двух родственных по корню словах: , и, gratiosa, gratia: «радуйся, Благодатная — Божественно-прелестная»; «в прелести возрастал Иисус» (Лк. 2, 52), — то историческая подлинность и этой черты — сходства Иисуса с матерью, — как и всех остальных, уцелевших в Нерукотворном Лике, подтверждается Евангелием.
«Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы», — говорит Иоанн Дамаскин, ссылаясь, вероятно, на древние, может быть, первохристианские свидетельства, и прибавляет одну черту, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших лицо Иисуса: «был похож на Матерь Свою». [467]
Ту же черту, теми же почти словами, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «было лицо Его похоже на лицо матери»; и повторяет, настаивает, видимо тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери». [468]
467
Johan. Damasc., Opp., ed Lequien, t. I, p. 631. — Hase, 259. — G. A. M"uller, 45.
468
Nicefor. Kallist., Hist. Eccl., I, 40.
Это и значит: вечно-девственное в Сыне Девы.
Вспомним апокриф Pistis Sophia о совершенном подобии Отрока Иисуса и Духа, Матери Его, Сестры, Невесты:
глядя на Тебя и на Него — (на Нее), мы видели, что Вы совершенно подобны. И Дух обнял Тебя и поцеловал, а Ты — Его. И Вы стали одно. [469]
В первом Адаме, бессмертном, до сотворения Евы, два были одно, [470] а потом разделились на мужчину и женщину, и через это разделение — «стыдную рану», пол-смерть вошла в мир: люди стали рождаться, умирать. Два будут снова одно во втором Адаме, Иисусе, чтобы победить смерть.
469
Pist. Soph., с. 60. — Henneke, I, 102.
470
Philon., de opific. mundi, I, 32: первый Адам, бессмертный, «Мужеженщина»,
… Будучи кем-то спрошен, когда придет царствие Божие, Господь сказал: когда два будут одно… и мужское будет, как женское, и не будет ни мужского, ни женского. [471]
«Ты прекраснее сынов человеческих». — «Иисус, действительно, прекраснее всего в мире и самого мира. Когда Он появился, то как солнце, затмил Собою звезды». [472] Чем же красота Его больше всех красот мира? Тем, что она ни мужская, ни женская, но «сочетание мужского и женского в прекраснейшей гармонии». [473]
471
Clement. Roman., II, 12. — Resch, Agrapha, 93.
472
В. Розанов, Темный лик, 1914, с. 264.
473
Heracl., fragm. 8, 10, 67.