Иисус: Возвращение из Египта
Шрифт:
Я тоже знал несколько слов по-латыни, правда, совсем немного.
Всем было интересно послушать и о кораблях, а мне в Александрии довелось видеть много судов, потому что там были не только морские суда, которые отправлялись из порта в Грецию, Рим и Антиохию, но и речные, ходившие по реке Нил.
Порой мне казалось, что в таких рассказах я вижу Александрию отчетливее, чем когда жил в ней. Наверное, потому, что вопросы Мириамны и старого раввина, ее отца, помогали мне вспомнить то, что забылось или стерлось из памяти. Я вспомнил о библиотеке, которую перестроили после того, как ее сжег Юлий Цезарь. И я вспомнил об особом еврейском
Здесь, в Назарете, никто не собирался учить нас на греческом языке, но этот язык в округе знали очень многие, особенно в Сепфорисе, где располагались говорящие на греческом языке солдаты царя. Говорили на нем и большинство ремесленников, и наши раввины (они не только говорили на нем, но и писали). Они знали греческий перевод Писания. У них были его копии. Так они мне сказали. Но учили нас здесь только на иврите, а дома и между собой мы говорили по-арамейски. В синагоге Писание читали на иврите, а потом раввин объяснял прочитанное на языке, понятном для всех. Это делалось для того, чтобы те, кто не знает священного языка, все равно могли понять, о чем говорится в Писании.
Я бы хотел все время проводить вместе с равом Берехайей. Но этому не суждено было сбыться.
Мы с Иосифом недолго занимались ремонтом нашего дома. Вскоре нам пришлось пойти в Сепфорис, потому что там было очень много работы. Люди нуждались в крыше над головой после ужасной войны, и у них имелись деньги, чтобы заплатить. Нам даже предлагали заплатить в два раза больше, чем полагалось за день труда, но Иосиф не брал таких денег, прося ровно столько, сколько мы обычно получали в Александрии. И он брался только за такую работу, где мы, по его мнению, были нужнее всего.
Он и его братья и мой дядя Клеопа осматривали руины дома, расспрашивали владельцев о том, что оставалось непонятным, и потом выстраивали дом заново точно так, как было. Они сами следили и за покраской, и за оштукатуриванием, и за каменотесными работами и заботились о том, чтобы было сделано все, от начала и до конца, как принято это было в Египте. Мы с Иаковом научились ходить на рынок и отбирать рабочих из людей, собравшихся там в поисках заработка.
Всегда, чем бы мы ни занимались, нам приходилось что-то поднимать, держать, переносить, мы кашляли от пыли и пепла. И еще меня пугали слухи о новых бедах в Иерусалиме, где, как говорили люди, полыхало настоящее восстание. Вся Иудея сражалась, а в холмах Галилеи нашли убежище разбойники.
Также я слышал разговоры о том, что несколько молодых людей, несмотря на все то, что случилось в Галилее, собираются пойти в Иерусалим, чтобы сражаться в этой войне. Они считали, что это их священный долг.
Тем временем римские войска старались подавить восстание в Иудее, и с ними по-прежнему были арабские войска, и эти арабы жгли иудейские поселения. А вся семья царя Ирода была сейчас в Риме, где они ссорились и спорили перед Августом, решая, кто из них должен взойти на престол.
Но что бы я ни слышал, зубы мои больше не стучали от страха, и в нашей семье мало говорили об этих событиях. Повсюду вокруг нас вырастали новые здания, предназначенные для царя из рода Иродов, кто бы им ни стал. Со всей окрестности в Сепфорис стекались люди — кто латал крыши, кто подносил воду для работников, кто смешивал краски, кто готовил раствор для каменной кладки. Наша семья могла предложить таким людям столько
Как-то дядя Клеопа оглядел город и сказал задумчиво:
— Теперь Сепфорис станет еще больше, чем раньше.
— Но кто же будет царем? — спросил я.
Он издал звук, показывавший, сколь сильна его нелюбовь ко всему семейству Иродов, но ничего не ответил мне, поскольку в этот момент на него многозначительно посмотрел Иосиф.
В городе по-прежнему оставались римские воины, чтобы поддерживать порядок и следить за тем, чтобы мятежники, спрятавшиеся в холмах, не вернулись. И еще им приходилось выслушивать бесконечные жалобы горожан: о сыне, который ушел из дома и не вернулся, о доме, который сгорел дотла, и о многом другом. И солдаты иной раз вскидывали руки кверху и умоляли людей замолчать, не зная, что делать с их просьбами.
Солдаты пили в открытых тавернах и покупали еду у уличных торговцев. Они смотрели, как мы работаем. Они ходили к писцам, чтобы те написали письма их женщинам и детям.
Сепфорис был еврейским городом. У меня не было в этом никаких сомнений. Здесь не было ни единого языческого храма. Здесь редко встречались женщины, готовые поговорить с солдатами, только пожилые хозяйки таверн, да и то зачастую у них были свои мужчины. Солдаты зевали и украдкой бросали взгляды на наших женщин, идущих по своим делам, но что они могли увидеть? Наши женщины всегда одевались как положено, носили сверху покрывала и накидки.
В Александрии же в толпе часто попадались гречанки и римлянки, среди которых тоже были скромные женщины, укрытые накидками, но были и другие, которые любили находиться в общественных местах. Нам не разрешали смотреть на таких женщин, однако это не всегда получалось.
Здесь все было по-другому.
Когда стало известно о волнениях в Иерусалиме, люди стали собираться группами, чтобы обсудить эту новость, и принялись бросать долгие взгляды на солдат, а те тут же нахмурились, прекратили все дружелюбные разговоры с жителями и ходили по улице небольшими отрядами, а не поодиночке. Однако ничего плохого не случилось.
Что касается нашей семьи и многих других, мы работали, какие бы новости ни доходили до нас. Во время работы мы негромко молились. Собираясь перекусить в середине дня, мы благословляли Господа и благословляли нашу еду и питье. После еды мы снова брались за работу.
В общем, работать мне нравилось. Но гораздо больше мне нравилось учиться в Назарете.
Ну а больше всего я любил ходить в Сепфорис и обратно. Воздух был теплым, урожай почти собран, повсюду рощи, куда ни взглянешь. На миндальных деревьях цветки уже завяли, но многие другие деревья еще стояли в полном цвету. Каждый день я замечал что-то новое.
Я хотел свернуть с дороги и углубиться в лес, но не мог. Поэтому иногда я убегал вперед и ненадолго входил в придорожные рощи. Когда-нибудь, думал я, у меня будет время, чтобы бродить по окрестным лесам и деревням, а сейчас моя жизнь и так полна.
Разве можно просить о большем, имея то, что у нас есть?
19
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я заболел.
Однажды после обеда меня охватила лихорадка. Клеопа догадался об этом раньше меня, а потом и Иаков тоже сказал, что болен. Клеопа приложил к моему лбу ладонь и сказал, что мы должны немедленно возвращаться в Назарет.