Иисусов сын
Шрифт:
Это оказалась большая фура, она со скрежетом затормозила. Водитель опустил окно, и я закричал ему:
– Там авария. Езжайте за помощью.
– Я не могу здесь развернуться, – ответил он.
Он впустил меня с младенцем на пассажирское место, и мы просто сидели в кабине и смотрели на разбитые машины в свете фар.
– Никто не выжил? – спросил он.
– Я не понимаю, кто жив, а кто нет, – признался я.
Он налил себе кофе из термоса, погасил фары и оставил гореть только габаритные огни.
– Сколько сейчас времени?
– Минут пятнадцать четвертого, – ответил он.
Судя по
Когда с другой стороны показалась еще одна машина, я подумал, что надо с ними поговорить.
– Посмотрите за ребенком? – спросил я у водителя фуры.
– Ты лучше не выпускай его из рук, – ответил он. – Это мальчик?
– Кажется, да.
Мужчина, который свешивался из разбитой машины, все еще был жив, я остановился рядом с ним, потому что уже немного освоился с тем, насколько страшно он был покалечен, и убедился, что ничем не могу помочь. Он громко и неистово хрипел. Когда он выдыхал, у него на губах пузырилась кровь. Дышать ему оставалось недолго. Я это знал, а он нет, – передо мной была великая печаль человеческой жизни. Не в том смысле, что все мы когда-нибудь умрем, – это не так уж и печально. Я имею в виду, что он не мог рассказать мне, что ему снится, а я не мог сказать ему, как все на самом деле.
Вскоре по обеим сторонам моста длинными рядами встали автомобили, их фары освещали дымящиеся обломки, в этом было что-то от вечерней игры на стадионе, машины скорой помощи и полиции проталкивались поближе, и воздух пульсировал цветом. Я ни с кем не разговаривал. У меня был секрет: за это короткое время я превратился из президента этой трагедии в безликого наблюдателя на месте чудовищной аварии. В какой-то момент полицейский узнал, что я был одним из пассажиров, и взял у меня показания. Я ничего не помню, помню только, как он сказал мне: «Потушите сигарету». Мы прервались, чтобы посмотреть, как умирающего мужчину загружают в скорую. Он все еще был жив, все еще бесстыдно грезил. С него текли струйки крови. У него дергались колени и тряслась голова.
Со мной все было в порядке, и я не видел, как все произошло, но полицейский все равно обязан был опросить меня и отвезти в больницу. По рации у него в машине передали, что мужчина умер, мы как раз въехали под козырек отделения неотложной помощи.
Я стоял в коридоре, выложенном кафельной плиткой, и, примостив к стене свой мокрый спальник, разговаривал с человеком из местного похоронного бюро.
Проходивший мимо врач остановился сказать, что мне надо бы сделать снимок.
– Не надо.
– Лучше сейчас. Если потом что-то проявится…
– Со мной все в порядке.
По коридору шла жена. Великолепная, пылающая. Она еще не знала, что ее муж мертв. Мы знали. Вот почему у нее была такая власть над нами. Врач проводил ее в кабинет с письменным столом в конце коридора, просвет под дверью засверкал и залучился, как будто там внутри какая-то колоссальная сила испепеляла бриллианты. Что за легкие! Когда она закричала, я подумал, что так, наверное, кричит орел. Я был счастлив быть живым и слышать этот крик! С тех пор я повсюду искал это чувство.
«Со мной все в порядке», –
Несколько лет спустя, как-то раз, когда я оказался в отделении детоксикации Сиэтлской центральной больницы, я использовал ту же тактику.
– Вы слышите необычные звуки или голоса? – спросил меня врач.
– Помоги нам, о Господи, как больно, – вопили ватные тампоны.
– Не то чтобы.
– Не то чтобы, – повторил он. – Ну и что это значит?
– Я сейчас не готов в это углубляться, – ответил я. Желтая птичка запорхала прямо у меня перед лицом, по моим мышцам пробежал спазм. Я забился как рыба. Я изо всех сил зажмурил глаза, из них брызнули горячие слезы. Когда я открыл глаза, я лежал на животе.
– Как комната стала такой белой? – спросил я.
Прекрасная медсестра трогала мою кожу. «Это витамины», – сказала она и запустила в меня иглу.
Шел дождь. Над нами склонились гигантские папоротники. Лес сползал по склону холма. Я слышал, как бежит по камням ручей. И вы, смешные вы люди, ждете, что я помогу вам.
двое
Первого я встретил, когда возвращался с танцев, которые устраивала Ассоциация ветеранов иностранных войн. Меня увели оттуда два моих друга. Я забыл, что мы пришли вместе, но вот, они стояли передо мной. Я в очередной раз возненавидел этих двоих. В основании нашей дружбы лежало нечто ошибочное, какое-то изначальное недопонимание, которое пока что не всплыло, так что мы продолжали держаться друг друга – ходили в бары, разговаривали о чем-то. Обычно такие ложные союзы распадались через день-полтора, но этот продержался больше года. Потом одного из них ранили, когда мы влезли в аптеку, и мы вдвоем с другим бросили его, истекающего кровью, у заднего входа в больницу, и его арестовали, и все связи разрушились. Позже мы заплатили за него залог, а потом с него сняли все обвинения, но мы уже распахнули наши грудные клетки и показали свои трусливые сердца, а после такого не остаются друзьями.
В тот вечер в клубе Ветеранов иностранных войн я танцевал с одной девушкой, я оттеснил ее за огромный кондиционер и там целовал ее, расстегнул ее штаны и засунул в них руку. Она была замужем за моим другом, но они уже примерно год как развелись, и я все думал, что у нас, возможно, что-то будет, но ее парень – неприятный, тощий, умный тип, я почему-то чувствовал его превосходство надо мной – зашел за кондиционер, пристально посмотрел на нас и сказал ей, чтобы она пошла и села в машину. Я боялся, что он что-нибудь сделает, но он исчез сразу вслед за ней. Весь остаток вечера я ждал, каждую секунду, что он вернется с друзьями и со мной произойдет что-нибудь болезненное и унизительное. У меня был пистолет, но не то чтобы я собирался его использовать. Я купил его так дешево, что не сомневался, что он взорвется у меня в руке, если я попробую из него выстрелить. Так что это только делало ситуацию еще унизительнее – потом люди, чаще всего я представляю мужчин, которые рассказывают что-то женщинам, говорили бы: «У него был пистолет, но он даже не вытащил его из штанов». Я пил, сколько мог, пока ковбойский ансамбль не закончил играть и не зажегся свет.