Икар
Шрифт:
Держа в сознании этот план, он просверлил два отверстия в головке бедренной кости, ввел в эти отверстия две спицы и присоединил с их помощью восстановительную пластину, которая накрыла собой всю область перелома. Когда пластина окончательно встала на место, доктор Соломон поднял голову и увидел восхищенные взгляды коллег. Чертеж в его сознании растаял, в мышление вторглась реальность, и он увидел лежащего на столе пациента. Он задумался о том, что это была за стычка, что за стрельба, попытался представить себе сценарий событий, которые могли привести к таким травмам, но поскорее выбросил эти мысли из головы. Сейчас не время было думать о пациенте как о личности. Настала пора браться
Несмотря на то что доктор Соломон оперировал уже почти на протяжении двенадцати часов, ни физически, ни морально он не устал. И вот, начертав в сознании чертеж нового участка тела пациента, он снова принялся сверлить. На этот раз он работал с дистальным концом бедренной кости, входящей вместе с берцовой в сустав. Когда это было сделано, в отверстия ввели спицы и наложили еще одну восстановительную пластину.
В шесть часов тридцать пять минут утра операционная бригада закончила работу.
Одна из медсестер была вынуждена сразу же перейти в другую операционную. Во время семейной ссоры пуля повредила спинной мозг четырнадцатилетней девочки. Врачи еще не знали, ушиблен спинной мозг или порван. Если имел место ушиб, то шансы на полное выздоровление были неплохими. При разрыве девочка больше никогда не сможет ходить.
Одному молодому врачу только и хватило сил на то, чтобы доплестись до первого стула в больничном коридоре. Он рухнул на него, вытянул ноги и мгновенно уснул.
Выйдя из операционной, доктор Соломон первым делом направился в кафетерий, сунул семьдесят пять центов в щель кофейного автомата, получил пластиковый стакан мерзопакостного горького пойла, а потом вышел из служебного входа, сел на ступеньку больничного крыльца и закурил сигарету. Через пятнадцать минут, докурив вторую сигарету, он устало поднялся и направился к своей машине. К этому времени ему уже успели сообщить, что, если пациент проживет ближайшую неделю (в лучшем случае шансы составляли пятьдесят на пятьдесят) и мочевой пузырь благополучно заживет, доктор Хат, как он и объявил, произведет открытую редукцию и внутреннюю фиксацию пузыря, и тогда он, доктор Соломон, вернется вместе с пациентом в операционную для торжественного «ремонта» таза. Это означало, что пациент будет разобран, как головоломка, дабы медики могли удостовериться, что с костной структурой у него все в порядке. После этого внутрь мочевого пузыря на время будет введен баллон-катетер, и еще несколько дней пациент будет находиться под наблюдением докторов, пока у него не стабилизируется гемодинамика. Потом его на вертолете отвезут в Нью-Йорк, в больницу частной хирургии, и там им займется его личный хирург-ортопед.
Доктор Соломон понимал, что после этого он больше никогда не увидит своего пациента, никогда не узнает, как сложится жизнь человека в дальнейшем. Это не так уж сильно огорчало врача. Он свою работу сделал. А если этот человек выживет, то ближайшие шесть, а то и двенадцать месяцев его жизни будут представлять собой одно, и только одно, — боль. Гарольда Соломона мало интересовала боль. Он предпочитал сдержанную, подчеркнутую стерильность операционной долгим мукам восстановительного периода. Нет, его работа была практически закончена, завершалось и его участие в судьбе пациента. Но, не дойдя всего ста пятидесяти футов до машины, он вдруг остановился и быстро вернулся в больницу. Подошел к киоску с прессой и купил утреннюю газету. Скорее всего, ему не суждено было узнать о будущем этого пациента, но он решил узнать о его прошлом. Он хотел узнать о том, что чуть было не погубило Джека Келлера. По крайней мере, перед тем как вернуться в свой уютный дом с тремя спальнями, маленьким кирпичным патио
11
Джек Келлер часто задумывался о том мгновении, когда понял, что не умер. Это случилось, когда он услышал три коротких и простых слова. Самый простой и непоэтичный из вопросов:
— Ты меня слышишь?
Да, конечно, он слышал. Это был женский голос, ясный и чудесный. Чуточку хрипловатый, но такой успокаивающий и нежный. Голос согревал его, зажигал внутри его свет. Но он не знал, кто с ним говорит. Он не видел ее. А голос доносился из такой дали. Кто это была такая? Он помнил, что долго гадал. Казалось, она такая красивая. Такая знакомая…
— Ты меня слышишь?
Он вроде бы ответил, но, может быть, и нет. «Да, — сказал он. — Я тебя слышу. Но кто ты?»
— Джек, пожалуйста, скажи мне, что ты слышишь мои слова.
«Да, да, да. Я сказал, что слышу тебя. Почему ты меня не слышишь?»
— Тогда просто слушай меня, Джек.
«Зачем ты так со мной поступаешь? Почему ты не можешь понять, что я тебе говорю?» Он выкрикивал эти слова, зная ответ: «Потому что я ничего не говорю. Все только в моей голове. Я вообще не говорю. Я думаю. Я не издаю никаких звуков. Но почему? Как это может быть? Что происходит?»
— С тобой все будет хорошо, Джек.
И тут он узнал этот голос. Прекрасный голос, который так настойчиво и нежно утешал его, будто чья-то прохладная рука прижималась к его лихорадочно горячему лбу. Это была Кэролайн. Как он мог не узнать ее? И почему он ее не видел? Где она была? Где был он сам?
Неожиданно голос перешел в шепот, а шепот зазвучал так близко, что он почувствовал, как ее волшебное дыхание согревает его ухо.
— Ты должен поправиться, Джек. Понимаешь? Мне нужно, чтобы ты поправился.
Он почувствовал, как она берет его за руку и сжимает его пальцы. Он не ощущал больше ни одной части своего тела, словно все остальное не существовало, но он чувствовал, как ее рука надавливает на тыльную сторону его ладони, чувствовал, как настойчиво прикасается к ладони ее большой палец.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя сейчас и всегда буду любить тебя, и мне нужно, чтобы ты поправился, чтобы я могла показать тебе, как сильно я тебя люблю.
Джек снова попробовал ответить ей, но не смог. А потом и слышать ее перестал. Его будто бы окутало плотным туманом. Он пытался дотянуться до нее, пытался вернуть ее, но ничего не находил. Она ушла, и он остался один.
Только потом, гораздо позже, Джек Келлер решил, что жизнь ему сохранили два момента.
Во-первых, конечно, Кэролайн. В этом он нисколько не сомневался.
Потому что после того первого визита она снова посещала его. Много раз. И в Виргинии, и в Нью-Йорке — когда он стал транспортабелен. И всякий раз, чувствуя, что она рядом с ним, он становился сильнее и был готов еще решительнее бороться с тем, что не давало ему двигаться и пыталось его уничтожить. Когда она была рядом, она держала его за руку и прикасалась к его щеке, что-то шептала ему, подбадривала и умоляла перетерпеть страдания, потому что впереди их обоих ждали огромные радости. Для того чтобы позвать его в будущее, она разговаривала с ним о прошлом, о времени, которое они провели вместе, и, хотя он по-прежнему не видел ее, по интонациям ее голоса он понимал, что она улыбается, что она так красива, как только может быть, а это означало — необыкновенно красива.