Иллюзия Луны
Шрифт:
Инга подперла рукой подбородок и придвинулась ближе к стеклу.
– Та-ак, – протянула она, обводя взглядом парковку. – Ну, вот, например, 079, маленький грузовик, «газель». Слева, под навесом. 79-й год гибели Помпеи. Помнишь, Везувий, извержение, реки лавы, горы пепла, сначала Геркуланум, потом Помпеи, потом картина Брюллова. Или вон там – «мерседес» с номером 623. В 623 году родился Сиддхартха Гаутама.
– Кто-кто? – переспросил Игнат.
– Будда, дурак! – Инга постучала пальцем по лбу.
Игнат не обиделся. Ну, разве что
– Ладно, – сказал он, – Помпеи, Будда… это понятно. А вот скажи мне, – он прищурился, ища подходящую комбинацию. – Скажи мне что-нибудь о номере… номере… – его взгляд остановился на черном «опеле» с поцарапанными дверями, – 167!
Инга задумалась. По мере того, как она молчала и рассматривала поверхность стола, Игнат испытал растущее чувство удовлетворения. «Ага! Вот то-то! Так тебе! – думал он, с радостью наблюдая за ее замешательством. – А то, ишь ты, Сиддхартха нашлась!»
– 167 177, – внезапно до него донесся голос Инги.
– Чего-чего? – все еще торжествуя свою мелочную победку, насмешливо переспросил Игнат.
– 167 177 – номер пистолета, кажется, маузера, из которого расстреляли царскую семью.
– 014! – Сам от себя не ожидая такой прыти и злости, выпалил Игнат первое, что пришло в голову.
Он не собирался просто так сдаваться. И, кстати, еще ничего неизвестно насчет всей этой историко-архивной пыли в глаза. Дома он обязательно проверит и про Рим, и про Помпеи. И про Сиддхартху.
– Мне было четырнадцать лет, когда папе дали первую Госпремию, – с улыбкой, вставая, сказала Инга.
– Ага! Сдаешься! – глаза Игната сверкали. Что это еще за воспоминание детских лет!
– А я и не… – начала, было, Инга, но передумала и кивнула. – Сдаюсь! Пойду еще кофе возьму. Ты будешь?
Игнат отрицательно покачал головой. Эйфория отступала, и ему уже было стыдно за себя. К тому же все оказалось правдой, и про Будду, и про маузер. Игнат потом проверял.
– Приехали, Игнат Андреевич! – радостно сообщил Никита, перегнувшись через сидение.
«Чему радуешься?» – подумал Игнат, а вслух сказал:
– Спасибо, Никита, пойду я.
Он выбрался из машины и уставился на нависший над ним в сером небе зиккурат сталинской выделки.
«И молодая не узнает, какой танкиста был конец», – печально пропел его внутренний голос.
Очнувшись, Игнат крякнул, хмыкнул, запахнул пальто и направился в сторону мощных входных дверей, похожих на Вавилонские врата, по обе стороны которых, в числе прочих начищенных блестящих табличек красовалась и табличка с названием его компании «РестоРацио».
Глава четвертая
В то утро, когда машина возила Игната по городу, а он сам блуждал по коридорам своих воспоминаний, все в мире шло своим чередом. В старом московском дворе дворничихи-таджички равнодушно южанок кололи лед, из подвала мощным потоком неслась матерная ругань, грузчики, сопя и тоже поругиваясь, втаскивали в подъезд дома новый диван взамен изодранного
Еще не затих медный дозвон, когда Кир с детьми появился на пороге подъезда. Он в очередной раз поправил все шапки, шарфы, варежки, карманы, перебрал пуговицы и внимательно осмотрел результат своих трудов.
– А где твой носовой платок? – строго и чуть растерянно спросил он мальчика.
Тот шмыгнул носом.
– Забыл? – почему-то вопросом на вопрос ответил он.
Кир покачал головой, достал свой, большой, аккуратно сложенный, в лиловую клетку, и показательно заправил в карман мальчику.
– Вот, держи, – Кир всмотрелся в глаза ребенку, потрогал лоб, – ты что-то бледный сегодня. Не выспался?
– Когда ему выспаться, – хмуро ответила за него девочка, – всю ночь читал под одеялом. Шуршал, как крыс.
– Врешь, – коротко отрезал мальчик.
Она пожала плечами, а Кир взял обоих за руки и потащил по хрустящему снегу вдоль забора. В еще не распустившихся морозных сумерках таяли уличные фонари, и все происходящее казалось продолжением какого-то странного сна, приснившегося большому городу. К зданию школы, этой белой каабе, по вытоптанным тропинкам тянулись муравьиные цепочки взрослых и детей. Казалось, изнутри здания доносится неслышимая уху мелодия, на звук которой эти невыспавшиеся несчастные брели, не имея сил сопротивляться, не поднимая голов и следя только за собственными ногами. Дети, тихо переговариваясь, семенили рядом с Киром, уверенно вышагивавшим по крахмальному снегу.
– Слушай, а у нас утром телефон не звонил? – спросила девочка.
Мальчик помолчал, подумал.
– Вроде нет. Я не слышал. А что?
Девочка покачала головой.
– Да так, не важно.
Некоторое время они потоптались, выжидая, пока Кир поздоровается с женщиной, явно уже доставившей ценный груз по назначению и спешившей прочь от школы, и направились дальше.
– Вот бы собаку завести, – вдруг с тоской произнес мальчик, заметив чей-то хвост колечком, мелькнувший в сумерках, – я бы ее Анубисом назвал.
– Кем-кем? – переспросила девочка.
– Анубисом.
– Это же бог мертвяков, хорошенькое имя…
– А что, красивое имя, – заспорил мальчик, – и Кир говорил, что оно значит «собачка». Вспомни – Цербер и Анубис…
– Ага, чудные собачки – псы загробного мира, – сестра передернула плечами, – три головы, змеиный хвост…
– Сорок голов! – возмутился мальчик. – И не у Анубиса, а у Цербера!
Но, похоже, девочке не хотелось спорить на морозе. Она отмахнулась, прошла еще немного и вдруг мечтательно произнесла: