Иллюзия пользователя. Урезание сознания в размерах
Шрифт:
В качестве примера можно привести примечание из книги, которая лежала в основе информационной теории — «Математическая теория коммуникации» Клода Шеннона и Уоррена Уивера, в которой Уивер цитирует историю ученого-нейрофизиолога Карла Лэшли:
«Когда Оскар Пфунгст (1911) доказал, что лошади Элберфильда, которые демонстрировали удивительные лингвистические и математические способности, просто реагировали на движения головы своего тренера, мистер Кролл (1911), их владелец, встретил критику в самой прямой манере. Он спросил лошадей, могли ли они замечать
Искренний смех — это осознание лингвистическим сознанием собственной ничтожности. Злой юмор — это доказательство недостатка семантической или умственной информации у других людей.
Говоря словами итальянского семиолога и писателя Умберто Эко, дьявол — это «вера без улыбки», а «миссия всех, кто любит человечество — заставить правду смеяться».
«Я лгу». В 1931 году это утверждение привело к теореме Геделя, которая пошатнула веру в то, что мир может быть исчерпывающе описан формулами и семантическими системами — в центральную тему столетия. В науке, философии и мышлении стало ясно, что мир нельзя поймать в сеть мысли или языка.
Проблема заключается в том, что язык и формальные системы кажутся способными справиться со всем — описать все. Семантические парадоксы типа «лжеца» — это неохотное признание языком того факта, что он является только картой территории, а не самой территорией. Теорема Геделя — это признание формальной системы в том, что она является формальной системой. Философские парадоксы — это боль, которую испытывает интеллектуальный мир, сходная с той, которую ощущают дети, когда они видят, как взрослые говорят одно, а своим телом показывают совсем другое.
Возможность лгать — это одна из цен, которую приходится платить за сознание. «Человек может лгать сознательно, а бессознательно — не может. Доказательством этого является, к примеру, детектор лжи», — писал в 1965 году Карл Стайнбух, Техническая высшая школа в Карлсруэ, в книге «Автомат и человек». Возможность лжи появляется именно вследствие того, что в сознании содержится мало информации; возможность отрицания выводится из факта, что имеется всего несколько бит, с которыми можно иметь дело. Человек, который един со своим телом, не может лгать — и дети отлично это знают.
Но древние греки зашли так далеко в своей цивилизованности и вере, что сознание идентично человеку, что они открыли парадокс лжеца: «Я лгу».
В математике этого столетия парадокс лжеца был снова открыт Бертраном Расселом, который попытался опять избавиться от него, устанавливая правила для видов логики. Его главный тезис заключался в том, что нужно запретить концепциям говорить самим о себе: запретить набор концепций объединяться с тем, что эти концепции описывают.
Попытка Рассела заключалась в том, что он одновременно признал и существование проблемы, и попытки научиться ограничивать эту проблему только областью математической логики.
Описание, которое Грегори Бейтсон дал странной логике шизофреника, напоминает о лжеце. И действительно, Бейтсон выводит свою отправную эпистемологическую точку из парадокса лжеца и из «Principia mathematica» Бертрана Рассела и А.Н.Уайтхеда (1910–1913).
Некоторые современники Бейтсона находили это странным. В 1980 году научный историк Стивен Тумлин в связи с публикацией последней книги Рассела, «Разум и природа», писал, что «во многом Рассел является последним философом, которого Бейтсон мог выбрать себе в союзники». Рассел не вполне является сторонником выходящей за рамки эпистемологии, которую сформулировал Бейтсон. И потому Тумлин не может понять, почему Бейтсон воспринимает Рассела с таким энтузиазмом. Тем не менее существует глубокая внутренняя связь между идеями Бейтсона по поводу шизофрении — и в более широком смысле слова о любом общении между людьми — и открытием парадокса лжеца Рассела.
Это не значит, что на идеологическом уровне Тумлин ошибался, считая энтузиазм Бейтсона по поводу Рассела странным, ведь Рассел в своих изучениях «лжеца» искал совершено другое, нежели Бейтсон. Для Рассела парадокс лжеца был патологической вещью, своего рода болезнью основ математической логики, бедствием, от которого нужно было избавиться. В 1931 году, когда Гедель показал, что парадокс Рассела был не более чем указанием на гораздо более глубокие материи, которые начинают открываться, Рассела это совершенно не заинтересовало.
Для Бейтсона «лжец» был входом в эпистемологическое описание явлений повседневного языка: того, что мы не можем принимать сказанные слова только с точки зрения их номинальной ценности, и что мы должны знать контекст, если хотим их понять.
На самом деле то, чего Рассел и Бейтсон хотели получить из своего взаимного интереса к парадоксу лжеца, находилось в противоречии друг с другом. Общего же у них было то, что ни один из них не выказывал никакого особого интереса к работам Курта Геделя.
С помощью Курта Геделя и позже Григория Чаитина было ясно доказано, что следствия парадокса лжеца присутствуют везде, где мы пытаемся описать мир ограниченным и формальным языком.
Любой язык, любое описание, любое сознание состоит из информации, которая является результатом эксформации. Огромные количества информации должны быть отсеяны, прежде чем мы обретем сознание. Поэтому в окончательном анализе это сознание и его проявления могут быть поняты и осознаны только тогда, когда они привязаны к тому, что отсеяло всю эту информацию — к телу.
Мы никогда не воспринимаем большую часть того, что проходит сквозь нас. Наше сознание является только ничтожной частью истории. Когда дети учатся говорить «я лгу», они уже знают: самая большая ложь заключается в том, что «Я» в своей невероятной помпезности полагает, что тело позволяет ему лгать.
Три медиа
Делать газету, создавать радио- и телепередачи. Три медиа, три слова. Но очень часто отправная точка у них одна: интервью с человеком, который знает по данному вопросу больше, чем вы; разговор, который продолжается в течение нескольких часов, но сводится к сюжету, который занимает две минуты. Информация отсеивается. Два часа разговора превращаются в две минуты, которые занимает чтение газеты, прослушивание или просмотр.