Иллюзорный мир (сборник)
Шрифт:
— А что такое лошадь? — поинтересовалась девушка. — И зачем тебе ее есть?
— Тебе когда-нибудь доводилось слышать об ускоренном обмене веществ?
— Нет.
— Так вот это именно мой случай — честное слово, — сказал Фелиз. Самое главное для меня — это сон и еда. И желательно побольше того и другого. Хотя, конечно, и силы это придает немалые… — Добравшись до шкафчика с едой, он открыл дверцу и начал извлекать из него самые разнообразные продукты, которые были уже полностью готовы к употреблению. А, вот и она! — воскликнул Фелиз, обнаружив емкость с остатками мяса и оторвав кусок побольше, тут же сунул его в рот. Просто
Она с интересом принялась перебирать упаковки со съестными припасами.
— Какая странная еда.
— Странная? — переспросил Фелиз, отправляя в рот огромный кусок хлеба с сыром. — Чего же в ней странного? А сами-то вы здесь чего обычно едите?
— Фрукты, — ответила она. — Орехи. Овощи в сыром виде. Натуральную пищу. Дары природы.
— А как насчет тех ситнетических помоев, которыми меня потчевали в тюрьме?
— Ах, это… такой едой питаются только привидения.
— Опять привидения! — воскликнул Фелиз. — Только не начинай снова.
Неожиданно девушка тяжело, как будто обессилев, опустилась в кресло пилота, сжалась в комочек, словно обиженный щенок, и тихонько запричитала.
— Я такая несчастная, — рыдала она.
— Перестань! Прекрати немедлено! — принялся успокаивать ее Фелиз. Возможно, я смогу тебе чем-то помочь?
Девушка перестала плакать и подняла голову.
— Ты мне поможешь? — переспросила она.
— По крайней мере, постараюсь, — ответил Фелиз. Услышав это, девица расправила плечи, поудобнее устраиваясь в кресле. — Но для начала ты должна рассказать мне о своей беде.
Девушка зашмыгала носом, но сумела сдержать слезы.
— Дело в том, — сказала она, — что я художница.
— Так, продолжай.
— Ну вот, — продолжала девушка, — я имею в виду, что все мы, художники, находимся в постоянном творческом поиске средств самовыражения. Я придерживаюсь художественной концепции новой крассической школы экспрессионизма.
Фелиз удивленно вскинул брови.
— Неужели ты никогда не слышал? Мне всегда казалось, что все знают об этом направлении. Новая классическая школа живописи основывается на идеях интерпретационного репрезентационализма.
Фелиз по-прежнему недоуменно глядел на нее.
— Вот это да! Неужели ты не знаешь, что такое репрезентационная живопись? То есть это когда ты видишь дом и рисуешь его. Получается точный рисунок, как фотография. Ну а интерпретационный репрезантационализм — это когда ты рисуешь тот же самый дом, но передаешь форму посредством цвета и воображаемых деталей, раскрывающих твою персонально-креативную сущность.
Лицо Фелиза снова приняло свое обычное выражение.
— Но ты хоть понял, что я имею в виду? — спросила она.
— Разумеется, — заверил он.
— Ну вот и хорошо. Поначалу все было просто замечательно, а потом ее голос дрогнул, и на глаза снова навернулись слезы — я начала использовать в своих картинах воображаемые детали, которые как две капли воды походили на призраков.
— Перестань, — сказал Фелиз. — Очень тебя прощу.
— Я была дурой! — всхлипнула девушка, прикрывая глаза рукой и протягивая другую вперед, словно пытаясь защититься от чего-то. — Разве нет? Теперь скажи мне, что я была дурой.
— Зачем? — поинтересовался Фели. — Откуда мне знать, была ты дурой или нет?
Девушка с негодованием
— Не слишком же ты обходителен.
Фелиз широко зевнул. Теперь, когда у него больше не подводило от голода живот, держать глаза открытыми становилось с каждой минутой все труднее и труднее.
— Мне нужно… поспать немного, — сказал он.
— Но я еще не все рассказала.
— Вот как… — Фелиз снова зевнул. — Ну ладно. Тогда продолжай.
— Ну, в общем, рано или поздно меня все равно уличили бы. Своим секретом я поделилась лишь со своей самой близкой подругой, Эси Малто… «Эси, — сказала я ей тогда, — об этом не должна узнать ни одна живая душа…»
Фелиз задремал, будучи не в состоянии бороться со сном.
— … а потом ба-бах! И меня дезинтегрировали.
Фелиз вздрогнул и проснулся. Очевидно, большую часть рассказа он пропустил мимо ушей. Ну и плевать. Завтра будет новый день. И вообще, о чем только он думал? Всего пара часов сна, и все снова будет в порядке.
Поднявшись на ноги, он побрел через отсек управления, направляясь в каюту.
— Я тут это… вздремну немножко…, - только и успел пробормотать он, после чего повалился на кровать и тут же заснул.
Когда он проснулся, то люк корабля был открыт, и через него струился водопад солнечного света, лежащего ослепительным пятном на полу отсека управления. Неужели это…? Ну да, наступило утро. А то что же еще. Фелиз сел на кровати, принимаясь растирать затекшие мышцы шеи.
— Чу! Жаворонка песнь звончей, — доносился откуда-то снаружи певучий девичий голосок:
…Несется с высоты; Проснулся Феб — его коней Росой поят цветы. Открылись ноготков глаза Златисты и чисты. Как все прекрасное, вставай, Любовь моя, и ты! Вставай! Вставай! [1]1
Уильям Шекспир. Цимбелин. Перевод П. Мелковой. — по изданию: Уильям Шекспир. Полное собрание сочинений в 8-ми томах. Т.7, М., «Искусство», 1960.
— Шурк-шурк, — поскреб Фелиз подбородок, поросший жесткой двухдневной щетиной; и будучи сущством приземленным, тяжело поплелся в ванную комнату, где разделся, залез под душ и включил горячую воду.
Примерно минут двадцать спустя он появился на пороге ванной побритый, переодевшийся и окончательно проснувшийся. Девушка сидела за пультом управления, сжимая в руке неведомо откуда взявшийся здесь древесный уголек, и что-то увлеченно рисовала на чистой страничке его бортового журнала. Фелиз подошел поближе и пригляделся. Это была зарисовка, изображавшая какое-то волосатое чудовище в такой же, как на нем, Фелизе, одежде, лежащее на спине с широко открытым ртом и, очевидно, громко храпящее во сне.