Илья Муромец.
Шрифт:
— Сбыслав, — окликнул воеводу порубежник.
— Чего тебе? — невесело спросил Якунич.
Кони сам несли через мелкую протоку, теперь только через остров перебраться — и дальше плыть на свою сторону.
— Ты не кручинься, братко, все ты правильно сделал.
— Чего мне кручиниться? — удивился Сбыслав и вдруг рассмеялся: — Нет, Улеб, ты не так все понял. Я не первого степняка пришиб, да и не последнего, думаю. Я хуже людей карал.
— А чего тогда голову повесил? — спросил Лют.
— Да серьги эти из головы нейдут, — ответил рус.
Сзади
— Нутко, голову ему запрокиньте, вот так, — Улеб поравнялся с подстреленным дружинником и показал, как надо держать ему голову. — Вот так, через Днепр поплывем — с коня не слезай, доспехи твои к себе на седла возьмем, ты, знай, за гриву держись и в небо смотри. Довезем до города — есть у меня в дружине муж, травы хорошо знает, сделает отвар, чтобы горло не распухло и дышать можно было.
Двое киевлян часто закивали и, подъехав с боков, приняли раненого товарища.
— Давай, молодец, не горюй, еще на свадьбе у тебя погуляем, — ободряюще кивнул порубежник и, толкнув коленями коня, догнал Сбыслава. — Ты бы сам своих раненых урядил, — укоризненно заметил Улеб.
— Да не умею я, — досадливо пожал плечами Сбыслав. — Перевязать-зашить только и могу, а травы да глубокие раны я не ведаю.
— Будет время — научу, — пообещал Лют.
Обратно переправлялись медленней, двое дружинников, отдав коней товарищам, плыли рядом с раненым, поддерживая того за ноги, чтобы не запрокинулся в воду. Уже вышли на своей стороне, уже городские ворота были недалече, когда Улеб вдруг спросил:
— Воевода, а ты женатый?
— Нет, — устало ответил Сбыслав, чувствуя, как снова наваливаются заботы о воинском устроении.
— А что так? — удивился порубежник. — Муж видный, небедный, рода доброго...
— Отец сватал одну, — Якунич невольно обрадовался еще одному поводу хоть на миг отвлечься от поджидающих дел, — да на нее порчу навели, за месяц до свадьбы слегла с огневицей, так и не поднялась.
— Жалел небось, — в голосе Улеба было искреннее участие.
— Ну, жалел, наверное, — неуверенно ответил дружинник, отмахиваясь рукой от надоедливого слепня. — Я ее и не знал совсем, наши отцы сговорились русским обычаем, да я ничего против не имел.
— Вот как, — задумчиво протянул Лют. — Стало быть, как у варягов принято. А я свою Светлану на Купалу умыкнул.
— Силком?
— Она не против была, — лицо Улеба стало до странности мягким. — На коня дернул — и на Заставу. Был бы батька жив — ох досталось бы мне, а так — сам себе воевода. Ну а к осени обвенчались.
Он замолчал, думая о тех коротких счастливых месяцах, что выпали ему с покойной женой, и Сбыслав, понимая, что тут говорить нечего, положил руку на могучее плечо порубежника и легонько встряхнул. До Киева ехали в тишине, уважая думы друг друга. У ворот Улеб повернул Мыша и ткнул рукой в подстреленного отрока:
— Этого я с собой заберу, надо ему горло нужными травами обложить, чтобы не распухло. Ни сегодня, ни завтра, ни через два дни печенеги не сунутся, так
— Благодарствую, — поклонился Сбыслав и кивнул дружинникам, что поддерживали раненого,
— Ну, братко, у тебя служба воеводская, но выкроишь часок — приезжай к нам, — Улеб протянул Якуничу руку. — Ты говорил — я тебе люб, а и ты мне тоже, жаль, в гости звать некуда.
— Найду час — приеду, — ответил Сбыслав и крепко пожал мозолистую ладонь. — Будь здоров, Улеб Радославич.
На государевом дворе Сбыслав отпустил отроков в гридницу и пошел докладываться князю. Владимир уже кончил советоваться с черниговцами, Гореслав Ингварович, пьяный и растроганный княжеской лаской, отправился к своим полкам, а великий князь, что на пиру не столько пил, сколько под лавку лил, сидел за столом и что-то чертил на пергаменте. Сбыслав перекрестился на образа и подошел к Красну Солнышку. Уж полтора года, как Владимир даровал сыну старого Якуна право входить без доклада, и сейчас князь лишь поднял бровь при виде запыленного и забрызганного кое-где неотертой кровью воеводы.
— Ты где шлялся, млад ясен сокол? — спросил государь не столько зло, сколько укоризненно.
— Ходил за Днепр, княже, вражью силу поразведать, — честно ответил воевода.
— А я тебе на то позволение давал? — больше для порядку поинтересовался Владимир.
— Прости, княже, — честно вздохнул Сбыслав. — У тебя тут пированье шло, а мне как раз доложили, что на той стороне вражьи сторожи появились.
Владимир вздохнул и положил перо на пергамент:
— Ну так рассказывай, чего вы там с Улебом наразведали.
Якунич не стал спрашивать, откуда князь знает, с кем он ходил за Днепр, и кратко рассказал, чем закончилась их вылазка. Выслушав воеводу, Владимир встал и прошелся по горнице:
— Значит, говоришь, пять дней у нас есть?
— Может, и больше, княже, — кивнул Сбыслав. — Но я бы положил меньше, чтобы врасплох нас не застали.
— Сколько ни клади, решать все равно Калину, —. подвел черту Владимир. — У меня к тебе вот какое дело будет. Новгородцы к Киеву ввечеру подойдут. Надо им такое место отвести, чтобы и почет был, и с нашими киевлянами они рядом не были, а то еще до Калина у нас такие драки пойдут — разнимать устанем. Зятюшке моему это накрепко втолкуй, прежде чем ко мне его звать...
О том, как Соловей Будимирович женился на племяннице великого князя, в Киеве ходили разные слухи. Некоторые спьяна болтали, что Владимир торопился грех прикрыть, мол, не убереглась Забава, по пристаням разгуливая, пришлось наскоро выдать за новгородского гостя. Сбыслав, случалось, за такое в корчмах да и просто на улице сильно бил в морду, пока Апраксия не наказала больше так не делать — злым людям все равно ничего не объяснишь, а каждая драка — лишняя поруха дружинной славе и Забавиному доброму имени.