Имаджика: Пятый Доминион
Шрифт:
— Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом городе? Это наша жертва, Розенгартен. Неужели ты не понимаешь? Я сидел здесь и думал: если б я только мог заставить комету упасть на него, я бы сделал это. Пусть он умрет так же, как жил: красиво. Что ты печалишься, Розенгартен? Будут и другие города. Я могу построить еще один Изорддеррекс.
— Тогда, может быть, лучше вывезти вас отсюда, пока смута не распространилась?
— Мы здесь в безопасности или нет? — спросил Автарх. Последовало молчание. — Значит, ты не уверен.
— Там идет битва.
— И ты говоришь,
— Это носилось в воздухе.
— Но она послужила искрой? — Он вздохнул. — Черт бы ее побрал, черт бы ее побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.
— Всех?
— Матталауса и Расидио. Они сумеют превратить дворец в неприступную крепость. — Он поднялся на ноги. — А я намереваюсь пойти поговорить с моей ненаглядной супругой.
— Нам прийти туда к вам?
— Разве если вы пожелаете стать свидетелями смертоубийства.
Как и в прошлый раз, покои Кезуар оказались пусты. Но Конкуписцентия (утратившая кокетство, дрожащая и с сухими глазами, что для ее постоянно плачущего племени было эквивалентом слез) знала, где находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался туда в тот миг, когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.
— Я звал тебя, — сказал он.
— Да, я слышала, — сказала она. Ее голос, некогда выпевавший каждое слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.
— И почему же ты не ответила?
— Я молилась, — сказала она. Загасив небольшой факел, с помощью которого она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям, он был коллекцией всевозможных излишеств. Вырезанный из дерева и расписанный Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.
— И за кого же ты молилась? — спросил он.
— За себя, — ответила она просто.
Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.
— А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?
— За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили их. А у меня никого нет.
— Сердце мое истекает кровью, — сказал он.
— Нет, это неправда, — сказала она. — Но Скорбящий истекает кровью ради меня.
— Сомневаюсь в этом, леди, — сказал он, более позабавленный ее благочестием, нежели раздраженный.
— Я видела Его сегодня, — сказала она.
Новое проявление самомнения. Он решил подыграть ей.
— И где это было? — спросил он, сама искренность.
— У гавани. Он появился на крыше, прямо надо мной. Они попытались застрелить Его, и Он был ранен. Я сама видела, как Его ранило. Но когда они принялись искать тело, оно исчезло.
— Знаешь, тебе надо отправиться в Бастион к остальным сумасшедшим женщинам, — сказал он. — Там ты сможешь ожидать Второе Пришествие. Если хочешь, можешь все это забрать с собой.
— Он придет ко мне сюда, — сказала она. — Он не боится. Это ты боишься.
Автарх опустил взгляд на свою ладонь:
— Разве я обливаюсь потом? Нет. Разве я стою на коленях, умоляя Его о снисхождении? Нет. Обвиняй меня в каких угодно преступлениях, и, возможно, я окажусь виновным. Но страха во мне нет и не будет. Ты должна это знать.
— Он здесь, в Изорддеррексе.
— Так пусть Он придет. Я
— Я сознаюсь в этом.
— Это не преступление, чтобы в нем сознаваться. Так уж мы созданы. Нам остается нести это бремя. — Он неожиданно придвинулся совсем близко, — Не думай, что ты можешь бросить меня ради него. Мы принадлежим друг другу. Если ты причиняешь вред мне, то этим самым ты вредишь и себе. Подумай об этом хорошенько. Если наша мечта сгорит, мы поджаримся вместе.
Его слова начали доходить до нее. Она уже не пыталась высвободиться из его объятий и вся дрожала от ужаса.
— Я не хочу отнимать у тебя твои утешения. Оставь при себе своего Скорбящего, если он помогает тебе хорошо спать по ночам. Но помни, что наша плоть едина. Каким бы заклинаниям ты ни научилась в Бастионе, ты осталась такой же, какой и была.
— Одних молитв недостаточно… — сказала она, скорее обращаясь к самой себе.
— Да от них вообще нет никакого толку.
— Тогда мне надо найти Его. Приблизиться к Нему. Показать Ему свою любовь.
— Никуда ты не пойдешь.
— Я должна. Другого выхода нет. Он в городе и ждет меня. — Она оттолкнула его от себя. — Я пойду к Нему в лохмотьях, — сказала она, начиная рвать свое платье. — Или нет, обнаженной! Лучше всего обнаженной!
Автарх больше не пытался привлечь ее к себе, а, наоборот, отстранился, словно ее безумие было заразным. Она продолжала раздирать свои одежды, расцарапывая в кровь кожу, и начала громко молиться. Молитва ее была полна обещаний прийти к Нему, встать на колени и просить Его о прощении. Когда она повернулась, чтобы излить все эти разглагольствования на алтарь, Автарху надоела истерика. Обеими руками он схватил ее за волосы и вновь привлек к себе.
— Ты плохо меня слушала, — произнес он голосом, в котором и сочувствие, и отвращение были сметены волной ярости, неподвластной даже криучи. — В Изорддеррексе есть только один Бог!
Он отшвырнул ее в сторону и поднялся по ступенькам алтаря, сшибив все свечки одним широким взмахом руки. Потом он полез на сам алтарь, чтобы скинуть вниз распятие.
Кезуар бросилась вслед за ним, чтобы помешать, но ее призывы и кулаки не могли остановить его. Первым настал черед позолоченных серафимов, которых он оторвал от деревянных облачков и бросил на пол. Потом он взялся за голову Спасителя и потянул. Терновый венец Его был изготовлен со всей тщательностью, и колючки впились в и ладони Автарха. Но уколы только прибавили ярости, и треск ломающегося дерева возвестил его победу. Распятие оторвалось от стены, и надо было только сделать шаг в сторону, чтобы дать силе тяжести увлечь его вниз. На мгновение он подумал, что Кезуар решила броситься под него, но в самый последний миг она отшатнулась. Распятие с треском упало посреди останков расчлененных серафимов.