Имаджика. Примирение
Шрифт:
Миляга же как будто впервые за месяц увидел своего гостя.
— Тик, — сказал он, — я хочу сказать тебе то, что никому не говорил.
— Да?
— Когда я был в Городе моего Отца… — Он запнулся, словно на этом желание себя исчерпало, но потом начал снова: — Когда я был в Городе моего Отца, я видел там Пай-о-па.
— Живого?
— Но ненадолго.
— Господи, как же он умер?
— Земля под ним разверзлась.
— Это ужасно.
— Теперь ты понимаешь, почему я не чувствую себя победителем?
— Да, понимаю. Но, Миляга…
— Кончай уговоры, Тик.
— …перемены повсюду. Может быть, в Первом Доминионе происходят не меньшие чудеса, чем в Изорддеррексе. Это
Прищурившись, Миляга наблюдал за мучителем.
— Ты же помнишь, эвретемеки были в Первом Доминионе задолго до Хапексамендиоса, — продолжал Тик. — И они творили чудеса, налагали заклятия. Может быть, эти времена вернулись. Земля ведь не забывает. Люди забывают. Даже Маэстро забывают. Но земля? Нет, никогда.
Он встал.
— Пошли со мной, — сказал он. — Давай отправимся на поиски самих себя. Вреда от этого не будет. Если у тебя ноги не ходят, я тебя понесу.
— В этом нет необходимости, — сказал Миляга и, отбросив простыню, встал с постели.
Хотя август еще не начался, начало лета было отмечено такими эксцессами, что запасы тепла преждевременно подошли к концу, и когда Миляга в сопровождении Тика и Клема вышел на Гамут-стрит, на пороге его встретил настоящий осенний холодок. Через два дня после Примирения Клем нашел туманное облако, ведущее в Первый Доминион, но после того, что он слышал о теперешнем состоянии города Незримого, у него не было желания видеть эти ужасы собственными глазами. Туман прятался под сводами крытой аркады позади пустующего здания менее чем в полумиле от их дома. Высотой облако не превышало два человеческих роста и медленно клубилось в темном углу пустого двора.
— Я пойду первым, — сказал Клем Миляге. — Ведь мы по-прежнему твои ангелы-хранители.
— Вы и так сделали больше чем достаточно, — ответил Миляга. — Оставайтесь здесь, мы скоро вернемся.
Клем не стал спорить и отступил в сторону, пропуская Маэстро в туман. Миляга уже много раз переходил из Доминиона в Доминион и привык к той короткой потере ориентировки, которая обычно сопровождала этот процесс. Но ничто, даже ночные кошмары, которые преследовали его после Примирения, не могло подготовить его к тому, что ожидало их по другую сторону тумана. Тик Ро, который был человеком быстрых ответных реакций, немедленно расстался с содержимым своего желудка, едва лишь запах разложения донесся до них сквозь туман, и хотя он продолжал ковылять за Милягой, решившись сопровождать его в этом путешествии до конца, глаза он закрыл после первого же взгляда.
Доминион разлагался от горизонта до горизонта. Повсюду была падаль и только падаль — гнойные озера и вспучившиеся холмы падали. В небесах, которых Миляга почти не видел, путешествуя по городу Отца, облака цвета застарелых синяков частично скрывали две желтоватые луны, освещавшие такое омерзительное месиво, что самый ненасытный стервятник в Квеме предпочел бы сесть на вегетарианскую диету, нежели съесть хотя бы кусочек.
— Это был Божий Град, Тик, — сказал Миляга. — Это был Мой Отец. Незримый. Хапексамендиос.
Во внезапном порыве ярости он принялся отдирать руки Тика, прикрывавшие лицо.
— Смотри же, черт тебя побери, смотри! Расскажи мне еще о чудесах, Тик! Ну же, давай! Рассказывай! Рассказывай!
Когда они покинули Первый Доминион и вышли из туманного облака, Тик не пошел вместе с Клемом и Милягой. Он сказал, что ему надо побыть немного на родной земле и что он вернется, как только придет в себя, и удалился, пробормотав напоследок несколько невнятных извинений. Через три дня он и в самом деле вновь объявился на пороге дома номер двадцать восемь — все еще немного бледный и по-прежнему слегка смущенный. Миляга встретил его на ногах. После возвращения из Первого Доминиона
К счастью, Тик Ро привез с собой развлечение в виде группы из восьми ванаэфских туристов, которые жаждали ознакомиться с обычаями и достопримечательностями Пятого Доминиона. Однако прежде чем начать экскурсию, они мечтали засвидетельствовать почтение великому Примирителю, что и было сделано посредством тягостно долгих речей, зачитанных по бумажке, после чего состоялось вручение даров: копченого мяса, ароматических масел, небольшого изображения Паташоки, выполненного из крыльев зарзи, и сборника эротических стихотворений сестры Плутеро Квексоса.
В течение следующих недель группы продолжали прибывать постоянно, и Тик признался Миляге, что новая профессия приносит ему немалый доход. «Проведите праздник в городе Сартори!» — таков был его рекламный лозунг, и чем больше удовлетворенных клиентов возвращалось в Ванаэф с рассказами о пирогах с угрями и Джеке-Потрошителе, тем больше желающих записывалось к нему на экскурсию. Конечно, он понимал, что это не может длиться вечно. Скоро делом займутся профессиональные туристические агентства из Паташоки, и он будет разбит по всем пунктам, кроме, правда, одного: только он может гарантировать аудиенцию, пусть даже и очень короткую, у самого Маэстро Сартори.
Миляга понял, что приближается время, когда Пятый Доминион будет вынужден признать, что он примирен. Первые экскурсанты из Ванаэфа и Паташоки вполне могут остаться незамеченными, но когда сюда приедут их друзья и друзья их друзей — существа, размеры и внешний вид которых не могут не привлечь внимания, — жители этого Доминиона уже не смогут закрывать глаза на случившееся. Пройдет совсем немного времени, и Гамут-стрит превратится в священную дорогу, по которой путешественники будут двигаться в обоих направлениях. А если такое произойдет, дом станет непригодным для житья. Ему, Клему и Понедельнику придется покинуть двадцать восьмой номер, освобождая место восхищенным паломникам, которые придут поклониться святыне.
Стоит ли подыскать себе убежище здесь, в Британии, или лучше покинуть остров и отправиться в страну, куда не заносила его ни одна из многочисленных жизней? В одном Миляга был уверен: он никогда не вернется ни в Четвертый Доминион, ни в те, что лежат за ним. Правда, он так и не увидит Паташоки, но правда и то, что на всем белом свете было только одно существо, в компании которого ему хотелось бы побывать в этом городе, а теперь его нет в живых.
Не менее странные и ответственные времена наступили после Примирения и для Юдит. Она оставила дом на Гамут-стрит, подчиняясь внезапному импульсу, и была уверена, что рано или поздно туда вернется. Но чем больше времени проходило, тем более трудным казалось возвращение. Только после похорон Сартори она в полной мере ощутила, сколь глубока ее скорбь. Чувство утраты преследовало ее. Ночь за ночью она просыпалась в маленькой квартирке, которую они сняли вдвоем с Хои-Поллои (ее старая квартира была слишком полна воспоминаний), от одного и того же ужасного сна. Во сне она карабкалась по лестнице дома на Гамут-стрит, чтобы помочь охваченному огнем Сартори, но, несмотря на все усилия, так и не могла одолеть ни одной ступеньки. Во сне она плакала, а когда Хои-Поллои будила ее, на губах у Юдит были всегда одни и те же слова: