Имаджика. Примирение
Шрифт:
— Это невозможно, — сказала она.
На этот раз человек ничего не ответил. Заговорил его сообщник по обману — и ведь надо же, Клем! — да как же он мог?
— Джуди, — сказал он. — Нам надо поговорить с тобой. Можно войти?
— Только тебе, — сказала она, — Им нельзя. Только тебе.
— Хорошо.
Он вошел в дверь и медленно приблизился к ней.
— Что здесь происходит? — спросил он.
— Это не Миляга, — сказала она ему. — Миляга был со мной последние два дня. И ночи. А этот… я не знаю, кто он.
Самозванец услышал ее слова. Через плечо Клема ей было видно его лицо, на
Она увидела, как Миляга произносит его имя одними губами.
— Сартори.
Услышав это имя и поняв, что это правда — что изорддеррексский мясник действительно пробрался в ее кровать, сердце и матку, — она чуть было не позволила припадку окончательно овладеть ее телом, но в последний момент ей удалось из последних сил уцепиться за плотный, потный мир и устоять на ногах — чтобы как можно скорее рассказать этим людям, его врагам, о том, что он сделал.
— Входи, — сказала она Миляге. — Входи и закрой дверь.
Он захватил с собой и мальчишку, но у нее уже не было сил возражать.
— Он не причинил тебе вреда? — спросил он.
— Нет, — ответила она и почти пожалела, что этого не произошло — что он не открыл перед ней звериную ипостась своего «я». — Ты говорил мне, что он изменился, Миляга, — сказала она. — Ты говорил, что он превратился в чудовище, что черты лица его искажены, но он был таким же, как ты.
Пока она говорила, ярость медленно вскипала в ней, и она не сдерживала ее, направляя ее на отвращение и перерабатывая его в более чистое, более зрячее и умное чувство. Миляга сбил ее с толку своим описанием Сартори, нарисовав перед ее мысленным взором портрет существа, на котором его злодейства оставили такой глубокий след, что оно почти утратило человеческое подобие. Но в его обмане не было никакого злого умысла — лишь желание как можно полнее отделить себя от человека, у которого было его лицо. Теперь он понял свою ошибку, и было очевидно, что его мучают жестокие угрызения совести. Он подался чуть-чуть назад, наблюдая, как стихает дрожь, сотрясающая ее тело. Не было смысла скрывать заключительную часть обмана Сартори ни от Миляги, ни от Клема. Так или иначе вскоре она станет очевидной. Она положила руку себе на живот.
— Я беременна, — сказала она. — Это его ребенок. Ребенок Сартори.
В более спокойном и рациональном мире она, наверное, смогла бы расшифровать выражение, появившееся на лице Миляги, когда он услышал эту новость, но сейчас это было сделать не так-то легко. Конечно, в этом лабиринте скрывался гнев, как, впрочем, и недоумение. Но не было ли в нем и немного ревности? Когда они вернулись из Доминионов, он отверг ее. Его миссия Примирителя отняла у него влечение. Но теперь, когда его двойник прикасался к ней, удовлетворил ее — разглядел ли он на ее лице эту вину, столь же плохо замаскированную, как и его ревность? — его
— Не побрезгуешь?
— Господи, ну что ты такое говоришь?
Он подошел и крепко обнял ее. Они долго стояли так, покачиваясь взад и вперед.
— Я должна была догадаться, Клем, — сказала она тихо, чтобы не услышали ни Миляга, ни мальчик.
— Это тебе сейчас так кажется, — сказал он. — Из будущего всегда легко судить прошлое. — Он поцеловал ее в голову. — Лично я просто рад, что ты цела и невредима.
— Он ни разу не угрожал мне. Он ни разу не прикоснулся ко мне без…
— Без твоего разрешения?
— Ему не нужно было мое разрешение, — сказала она. — Он и так знал, что я хочу этого.
Услышав, как входная дверь снова открывается, она оторвалась от плеча Клема. Миляга вновь шагнул на солнце; мальчишка последовал за ним. Оказавшись на улице, он запрокинул голову и, поднеся ладони ко лбу, стал изучать небо у себя над головой. Увидев его за этим занятием, Юдит поняла, кем был наблюдатель, которого она заметила в одном из видений над Бостонской Чашей. Разгадка была не бог весть какая важная, но это нисколько не умалило удовольствия, которое она испытала.
— Сартори — это брат Миляги, да? — спросил Клем. — Боюсь, я еще путаюсь в родственных отношениях.
— Они не братья, они двойники, — ответила она. — Сартори — его идеальная копия.
— Насколько идеальная? — спросил Клем, глядя на нее с едва заметной лукавой улыбкой.
— О-о… абсолютно идеальная.
— Стало быть, вы не так уж плохо провели время?
Она покачала головой.
— Совсем неплохо, — ответила она. — Он говорил мне, что любит меня, Клем.
— О Господи.
— И я поверила ему.
— Сколько дюжин мужчин говорили тебе то же самое?
— Да, но с ним было все иначе…
— Женщины так говорят о каждом.
Она окинула взглядом наблюдателя за солнцем, удивленная снизошедшим на нее покоем. Неужели одно лишь воспоминание о том, как Сартори объяснялся ей в любви, смогло прогнать все страхи?
— О чем ты думаешь? — спросил у нее Клем.
— О том, что он чувствует нечто такое, чего никогда не чувствовал Миляга, — ответила она. — Может быть, никогда и не мог почувствовать. Можешь не напоминать мне о том, как все это отвратительно. Я и сама знаю, что он разрушитель, убийца. Он вырезал целые страны. Как я могу испытывать к нему какие-то чувства?
— Хочешь услышать банальность?
— Давай.
— Ты чувствуешь то, что ты чувствуешь. Некоторые сходят с ума по морякам, некоторые — по мужчинам в резиновых костюмах и боа из перьев. Мы делаем то, что мы делаем. Никогда не надо ничего объяснять, ни в чем извиняться. Вот и все.
Она обхватила его лицо обеими руками и расцеловала.
— Ты просто великолепен, — сказала она. — Ведь мы останемся в живых, правда?
— Останемся в живых и будем процветать, — сказал он. — Но я думаю, лучше нам найти твоего красавчика ради всеобщего… — Он запнулся, почувствовав, как руки ее судорожно сжались. — В чем дело?