Имаго

Никитин Юрий Александрович

Он умолк, но все и так понятно, у соседей есть привилегии. Да и Лютовой с Бабуриным смотрят выжидающе, а Шершень перестал высматривать ос, что норовят присосаться к сладкому печенью, тоже поднял на меня взгляд.

Я вздохнул, сказал ровным голосом:

– Картина мира такова: в огромной Вселенной, полной хаоса и небытия, Бог создал крохотнейший уголок, где упорядочил материю так, что она стабилизировалась, получила жесткую структуру. Далее создал ничтожный по масштабам Вселенной, но огромный для нас мир, где воссияло Солнце, где появились планеты, а на планете по имени Земля – животный мир и… мы, человеки… Зачем мы, человеки? Затем, чтобы Бог мог поделиться с нами

тяжестью этого мира. Чтобы мы подставили плечи, чтобы стали с ним вровень и тоже несли свет!.. А что сейчас? Мы лежим на диванах и нежимся под защитой Бога, который охраняет нас от враждебного космоса, от всех ужасов, что таит мир за пределами нашей уютной комнаты.

Тихо ступая, словно опоздавшая ученица, прошла Анна Павловна. В руках банка с вареньем, торопливо наложила всем добавки, так же тихонько исчезла.

Майданов сказал с интересом:

– А у меня такой вопрос… А на фиг, как вы говорите, Богу было создавать мир? Что, ему плохо было?.. Он же Бог!

Я кивнул:

– Хороший вопрос. При всех предыдущих формациях, будь это рабовладельческий строй или продвинутый коммунизм, мы не доискивались, почему Бог создал Землю и все на ней шевелящееся. Создал и создал. Хотя ему самому и без Земли и человека на ней, действительно, не фигово. Но вот взял и создал. Причины желания узнать невозможно: как говаривал первый любавичский ребе, «ло шоалим шаалот аль тайве» – не задают вопросов о причинах желания.

– И что, – спросил он с интересом, – теперь можете ответить?

– Да, – ответил я твердо. – Богу нужны помощники. Даже соратники! Потому он не создавал готовых работников, а сделал из глины Адама и дал ему свободу воли. Такого было желание Всевышнего – чтобы все обитатели этого мира имели свободную волю. И если мы хотим выполнить его не высказанную прямо волю, мы должны по возможности быстрее идти к Нему!..

– Гм, все религии клянутся, что ведут человека к Богу…

– Брешут, как поповы собаки. Разбивать лбом каменные плиты пола – это не дорога к Богу. Дорога – это стать, как Бог, бессмертными, могучими, всезнающими.

Шершень поинтересовался с самым коварным видом:

– А что насчет загробной жизни?

– К Богу идут только души – сгустки информации тех, кто не сворачивал с пути Бога. Кто приближал, как мог, человека к сверкающим вратам, за которыми его с нетерпением ждет Бог. Потому в том сверкающем облаке, что раньше называли раем, вы не найдете оч-ч-чень многих добропорядочных гусениц, что не забывали посещать церкви, мечети, синагоги и прочие храмы, зато встретите многих личностей, которых никак не ожидаете… Их по невежеству считали и считают богоборцами, еретиками, смутьянами, но они святее папы римского – сами шли к Богу и других тащили. Так что там и Коперник, и Галилей, и Бруно, но нет тех, кто во имя Бога их преследовал.

– А где же те? В аду?

Я ответил хладнокровно:

– Ада нет. Куда девается туман, когда восходит солнце? Мы должны думать о том, как прийти к Богу как можно быстрее.

Шершень умолк, раздумывая над новым вопросом, по глазам вижу, замыслил какую-то пакость, все думает, как посадить этого пророка, то есть меня, в лужу, но заговорил Лютовой, он начал загибать пальцы:

– Первое, самое важное – сбросить с плеч лишний багаж. Помните старую поговорку: пусти бабу в рай – она и корову за собой тащит? А мы настолько изнежены, что куда там к Богу! В лом встать с дивана и переключить каналы в телевизоре – пульты дистанционного управления придумали!.. Сейчас все технологии развиваются только в одном направлении: ублажить плоть, а не душу. Бравлин прав, это даже не топтание на месте,

это откат.

Я кивнул, благодаря за поддержку, сказал настойчиво:

– Мы обязаны идти к бессмертию и Богу. Идти быстро! А оставшиеся в этом мире – всего лишь животные. Одни милые и пушистые, другие – злые и грязные, но все они – животные, а мы – люди. А если их по-прежнему считать людьми, то мы – сверхлюди. Мы, принявшие иммортизм, новый качественный скачок эволюции.

Майданов помялся, я спросил:

– Вас что-то пугает?

Шершень хохотнул:

– Конечно! Как обычно…

– Нет… – ответил Майданов к нашему удивлению, – не пугает… уж очень. У вас всех высказывания бывали куда хлеще. А идеи так и вообще… Просто чересчур уж круто!

Я сказал успокаивающим тоном:

– Бессмертие, естественно, не будет проклятием. При желании всегда можно пойти тем же путем, что идут звери, птицы и мотыльки. То есть прожить отрезок времени и умереть. Но этот отрезок, в отличие от мотылька, человек будет волен определять себе сам.

Майданов ежился. Хоть и демократ, но предпочел бы, чтобы жизнь человеку отмерял кто-то другой. Тогда можно встать в оппозицию и доказывать на кухне, как это гадко и мерзко: определять срок жизни другому человеку, когда его естественное и неотъемлемое право – распоряжаться своей жизнью самому! Можно сказать, общечеловеческое право и общечеловеческая ценность.

Лютовой сказал задумчиво:

– Вообще люди сильны только до тех пор, пока отстаивают сильную идею. У Юсы такой идеи нет. У нас теперь есть.

Майданов вскричал со стоном:

– Да что вы все на Юсу сворачиваете?.. Что у вас за Карфаген такой? Бравлин, а как вы такое можете? Да неужели вы не понимаете такой простой вещи…

Я поперхнулся прямо в чашку, коричневая жидкость выплеснулась на белую поверхность. Прибежала Анна Павловна, счастливая, что может помочь, посодействовать, спасти, торопливо вытерла чистым полотенцем, приговаривая, что пустяки, все пустяки, ничего не было, приличные люди таких вещей не замечают, вон вам и на ширинку капнуло, давайте ототру.

– Простите, – сказал я покаянно, – простите, что рассмеялся… Давно уже не реагировал так. Это раньше меня умиляло и смешило, когда какой-нибудь юноша с горящим взором, только что узнавший, что существует, к примеру, политика, с жаром начинал обвинительную речь против меня словами: «Да неужели вы не понимаете такой простой вещи…», а когда год спустя он или ему подобный услыхивал об экономике, начинал все теми же словами: «Да неужели вы не знаете такой простой вещи…», и старательно объяснял мне все войны, открытия, любовь и верность – чисто экономическими мотивами. Когда еще чуть позже он или оный узнавал о Фрейде и о том, что все объясняется подавленными сексуальными мотивами, начинал теми же словами: «Да неужели вы не знаете такой простой вещи, как…», и объяснял все события в мире, сообразуясь с только что услышанными откровениями. Простите, Андрей Палиевич, я не хочу сказать, что мне придется отвечать на глупостя, которые я прошел еще в детсадике… Просто так уж совпало, что начали чересчур традиционно.

Он в смущении развел руками:

– Уж простите, Христа ради… Действительно, ко мне тоже так обращались не однажды даже совсем утята. Меня это смешило. Но неужели и я… Гм, простите великодушно. Но все-таки я не понимаю, как можно вот так, будучи культурным и образованным человеком, имея докторскую степень, становиться на сторону талибов и прочих невежественных фундаменталистов…

Я ощутил внезапную усталость, разговор крутится вокруг да около одного и того же, надоело, надо заканчивать и двигать домой.