Именем закона. Сборник № 1
Шрифт:
Калитка отворилась. Так и есть! Загорайские первые — как тогда. Что сказал Макс: «Гости съезжались на дачу» — пушкинский пароль, таинственный отрывок». И все началось. Сейчас она выйдет к ним, к своре жадных соучастников, — и начнется следствие. Эту случайную разномастную компанию объединяло только одно: тайна смерти.
Оказывается, гости приехали все разом, словно сговорившись, на одной электричке, и тотчас за забором завизжали автомобильные тормоза: прибыли
— Прошу садиться! — сказала Дарья Федоровна при полном молчании; поднялся шумок отодвигаемых стульев. — Нет, Лукаша, это стул Максима. Ты забыл?
— Чур меня! — Лукаша метнулся к перилам.
— Предлагаю расположиться, как год назад. Или вы боитесь, Марина Павловна?
— Мне бояться нечего. Но вообще-то странная затея…
— Кто-нибудь обменяется местом с Мариной Павловной? Ну, кто смелый?
— Я, конечно, сяду, но все это как-то… — пробормотала Загорайская, усаживаясь рядом с пустым стулом; по другую сторону от него молча примостился старший Волков.
— Евгений Михайлович, чья сегодня очередь на выпивку?
— Опять Льва.
— Удивительное совпадение. Ну так разливайте. Шампанского нет, извините, салатов тоже, так, собрала кое-что… да и праздника нет. Вот бабушкина черноплодная рябиновка.
— Дарья Федоровна, Дашенька! — заговорил младший Волков с состраданием. — Прошу прощения, но ведь вы родились в этот день. Жестокий праздник, согласен, и все же…
Атмосфера слегка разрядилась (что значит вовремя сказанное словцо!), и жизнь сразу заиграла жестоким праздником. Лукашка спросил:
— Помянем? — и пустил слезу.
И потек праздник с пустыми разговорами, намеками и подходами, с вечным солнцем, едва заметным сквознячком из каких-то подпольных щелей, крысиной возней на чердаке.
— Как ваша драма, Владимир Петрович? — любезно осведомился старший Волков.
— А… Главное не написать, а пробить.
— У нас в театре пробиться невозможно, — защебетала Ниночка, юный паж, лукавый отрок с золотистой челкой. — Интриги, сплетни, склоки — настоящая травля таланта. Господи, да я уж и не помню, когда была на природе… вот в таком вот раю, например.
— Да, в деревне есть своя прелесть, — согласился старший Волков.
— Не нахожу! — отрезал Лукашка. — Жизнь — это Москва, борьба, кипение страстей.
— Ну конечно, — вставил младший Волков с усмешкой. — Кто кого надует, обменяв Платона на Юлиана Семенова.
— Во мне не сомневайтесь, Лев Михайлович.
— Даша, ты теперь здесь живешь? — спросил Старый мальчик, и все замолчали.
— Мы собрались в последний раз. Дача почти продана. Пусть другие наслаждаются
— А я б его теперь и не осилил. Выпроводили на пенсию с легким скандалом, — старший Волков засмеялся. — Иные времена — иные нравы. А вот братец мой, напротив, процветает. Не шутите: перед вами член-корреспондент.
— Да-а! — протянул Загорайский с горечью. — И где это вы так процветаете?
— На просторах великого и свободного русского языка.
— Ведь это ж надо! — умилился Лукашка. — Мы с утра до ночи языком болтаем, а люди на этом дела делают.
— Дела, — членкор вздохнул. — Дела наши — прах и тлен. А вот слово — это жизнь. Во всяком случае, вся моя жизнь и любовь.
— Но все-таки, согласитесь, приятно, когда любовь вознаграждается, — уныло заметил драматург.
— Творчество само по себе счастье, независимо даже от результата, Владимир Петрович. Впрочем, простите, кажется, я впадаю в нравоучительный тон.
Актриса взвизгнула и проворно вскочила на стул, у кого-то с грохотом упала вилка.
— Ой, вон, видите! Видите? Вон! Уже в траве!
— Где?.. Что такое?
— Крыса! Боже мой! — Ниночка села, заметно побледнев и дрожа. — Вы представляете, что-то прикоснулось к ноге, что-то мягкое, мерзкое… Как ты терпишь тут? — она исподлобья взглянула на Дарью Федоровну.
— А я и не терплю. С дачей покончено.
— Дашенька, — заговорил старший Волков с отеческой лаской, — главное — не продешевить. Вы ведь единственная наследница?
— Единственная.
— Прекрасно. Мебель не продавайте ни в коем случае. Лучше сдайте в скупку свою московскую — ведь наверняка ширпотреб? А антиквариат с каждым годом растет в цене. Перевезете отсюда, это обойдется…
— Я продам дом со всем содержимым.
— Да вы что? — старший Волков задохнулся от возмущения. — Вы ж не поэтесса какая-нибудь, чтоб поддаваться святым порывам… Вы — экономист, серьезный человек. Я осматривал, так, мельком… ну, например, овальный стол, кресла и канапе. Побойтесь бога!
— Желтый комод в спальне, — прошептала восторженно актриса. — И зеркало.
— Да даже эти стулья, Дарья Федоровна, — включился в общий хор Загорайский, — на которых мы сидим. Где такое изысканное неудобство теперь найдешь?
— И не забывайте про часы, — горестно вздохнул нищий Флягин. — Пастушок и пастушка, помните? На них можно скромно протянуть годика два.
— Дарья, не суетись! Я найду знатока… — загорелся Лукашка, но Дарья Федоровна перебила его, в упор глядя на Флягина: