Именем закона. Сборник № 3
Шрифт:
Анна Захарьевна опять расквадратила старческий рот, прижавши платочек к глазам. Чоткин, силясь сдержать свислую нижнюю губу, весь снова напрягся порывом отчаянья в умоляющих взглядах, брошенных в Вальц, брошенных в Вунша. Тот крякнул и приторно-сладко вновь учтиво поник перед ней головой.
— Что вы, что вы, помилуйте. Мы согласны. Мы постараемся приготовить, сколько надо, но мы почтительнейше просим немного рассрочить, если нам не удастся так быстро набрать все сполна и не хватит, может быть, пустяков. Иван Петрович вовсе не обладает таким состоянием: ценности, какие были,
— Мы сделаем так, — соображает вслух Вальц. — Вы приготовите золото, а я завтра зайду за ним и принесу дубликат подписанного ордера на освобожденье Петра Ивановича, который и останется у вас доказательством и гарантией того, что наша часть обязательства тоже будет выполнена. Вечером же, вслед за этим, самое позднее ночью под утро, и сам Петр Иванович, выпущенный на свободу, пожалует к вам.
— Хорошо, — щебетнул Вунш.
— Хорошо, — прошамкал Чоткин.
— Хорошо, — бесшумно пошевелила губами Анна Захарьевна.
— Итак, до свиданья до завтра, до двенадцати часов, — и Вальц деловито поднялась. — Только, пожалуйста, имейте в виду одно важное условие: Петру Ивановичу после его освобожденья и вообще никому об этом ни гугу.
— Помилуйте, будьте уверены, — опять расшаркался Вунш, лягаясь ножками.
Вальц протянула всем руку и пошла, мягко шурша шелком юбок, янтаря скучную пыль мрачных комнат светом яркой корицы своих огоньковых волос. Шоколадинкой наряднилась в ворохе сложенной завали печальной квартиры. За нею трещал на дощечках паркета сухонький серенький Вунш, а дальше глухо качались и плыли скорбные дряблые Чоткины.
Промелькнуло чехольное зало. Мельтехнулась столовая с забившейся птичкой и миганьем зелененького огонечка мутной лампадки в углу пред божницей. Звякнула кастрюлями кухня с задетым ногою у двери поленом, и… пытка кончилась. Вальц бегом пролетела по лестнице вниз, через двор, и только поодаль на улице ощутила всю радость освобожденья и, замедлив шаги, вытянув тоненький носик, расправила грудь и внятно прочмокала:
— Ух!
И целую ночь не спалось. Что-то нудно и жестко чесалось внутри подсознанья. И трудно было всю эту болячку прикрыть ворохом мелочей обыденных забот. Проснулась пасмурным утром как-то раскидисто и сумбурно. Было неясно, невнятно ощущенье чего-то давящего, огромного, неосознанного. Но мгновенно все вдруг оточнилось, отточилось и выпуклилось сердцебойной заботой, волевым напряженьем:
«Довести поскорей до конца».
Не помнилось, как пришла на службу, как достала заветное дело. И было отрадно, что все это не сон, что все это буйная явь, что дело никуда не исчезло, что осталось только одно небольшое усилье — и Чоткин будет освобожден, и достанется золото, много золота. Лихорадило
— Можно?
Зудин сидел у стола беспокойно взлохмаченный, с глубокою усталостью запавших с бессонницы глаз, окруженных синеньем. Брови сдвинуты. Рот насупился.
— Я с курьезным к вам делом, Алексей Иванович. Доброе утро.
— Здравствуйте.
— Вот оконченное дело, дело Чоткина… к прекращению, а… Чоткин сидит.
— Как сидит? — но вопрос безучастный, мысли где-то далеко.
— Есть заключение следователя Верехлеева об освобождении… и дело направлено к прекращению, и вот попало даже ко мне, а обвиняемый все сидит и сидит уж три месяца.
— Здорово! — протянул тускло Зудин. — Хорошо, вы оставьте, я разберусь, — и вилами колющих пальцев вздыбил космы волос, а сам снова присталится в лежащую папку.
Вальц екнуло холодком. Скрипнула туфля в ковре.
— Здесь всего лишь минутка вниманья, Алексей Иванович. Может быть, взглянете тут же. Заключение есть, и, должно быть, вы уже читали и только забыли положить резолюцию. Жаль человека, который так долго напрасно сидит.
Какой ласковый, искренний, вкрадчивый голос! Вальц сама удивляется: кто это из нее говорит? А глазенки запенились кружевеющей негой ресниц, как в ажурных розетках шоколадки-орешки.
«Картиночка», — думает Зудин. Отрывается нехотя, боком повертываясь к подошедшей вплотную Елене.
— Вот, смотрите! — и папка пред ним.
Лакированный розовый пальчик, как тоненький ломтик живого фарфора, узорит пред ним скучный выцветший лист.
Да, написано:
«Полагаю освободить… Следователь Верехлеев».
Зудин вздыхает устало и обмокнутой ручкой пишет вверху:
«Дело прекратить…»
— Как его фамилия?
— Чоткин.
«Да, Чоткин», — он сам видит это ясно.
«Чоткина освободить. Зудин».
Но почему так старается Вальц? Он пытливо скользит по глазам ее, жадно следящим за движеньем уставшей руки. Он перелистывает все небольшое дело сначала, старается вникнуть в подчерки, в заметки и даты, но ничего не может осилить.
Дело верное. Беспокойство напрасное. Чоткин сидит по случайной забывчивости. Вальц права. Иль, быть может, сейчас он устал и не мешало бы разобраться в другой раз? А пока отложить? Он колеблется, устало качаясь на стуле.
На пороге растерянный Горст.
— Алексей Иванович! — а у самого руки дрожат. Голубые глаза беспокоятся. — Кацман убит!.. Дагнис ранен, а Кацман убит. Сейчас привезут.
— Как убит?! — Все полетело кругами пред Зудиным. Взметнулся как раненый зверь. Молнии едких отточенных мыслей ураганом сверкнули в очах. Папку швырнул на зазвеневшую бутылку в углу, бросился к Горсту. — Как убит, где?!
— Сейчас звонил мне с вокзала по телефону Кунцевич, начальник отряда. Кацман убит сегодня утром в перестрелке с дружиной эсеров в Осенникове. Дагнис ранен. Убит один из эсеров. Остальные пока скрылись. Местность нами оцеплена.